Долгое дело. Станислав Родионов

отдельная двухкомнатная. Почему?

      – Ну, уважаемый, с такими вопросами обращайтесь в центральную прессу.

      Но он уже не слышал. Подбородок, где, казалось, скопился жир со всего лица, побордовел, как и ее шляпка.

      – У меня вместо жизни случились полные нули. В чем же я ходил в тридцать-то лет? В ватнике, в кирзовых сапогах шлепал… А он в костюмах полосчатых да плащах импортных. Шуба у него дубленая, а у нее цигейковая – с баранов надрали. Пил-то я что? На поллитру разживешься да на огурец давно просоленный. А они коктейли по субботам тянут… А ел что? Да что достану. Хамсу, к примеру. Эта же свиристелка может вечер пробегать по гастрономам буженины ей подавай. А мою холеру, так называемую жену, за бутылкой пива не выпрешь. Из скотины у меня была одна кошка, да и та сбежала. А у них собака лохматая, красавица, не собака, а прямо кот в сапогах. На чем я езжу? На общественном транспорте. А они «Москвича» купили! За какие такие заслуги?

      Его вдруг схватил какой-то ухающий кашель, которым он зашелся надолго, теперь покраснев весь, до самого темени. Вздрагивала скамейка, и ритмично колыхались поля шляпы. Голуби, бежавшие было к ним, ошарашенно бросились в небо…

      Отдышавшись, он вытер лицо платком и уже тихо досказал:

      – Обидно. Смотрят они на меня, как на чучело. Вроде как уцененный какой. А вчера звонят в дверь. Папаша, мол, у нас остались кое-какие продукты, не хотите ли? Верно, остались. Наберут, а не сожрут. Полторта, сыру с килограмм, салатов да винегретов. И бутылок пять, в каждой винца на донышке. Взял. Не обидно ли, а?

      Он потянулся под шляпные поля, стараясь на глаз определить, обидно ли. Но увидел ее ухо и щеку, розовеющие в солнце и свежем воздухе.

      А воздух вдруг посинел от прозрачного дыма. Запахло кострами. По краям парка жгли поля сухой травы, и никто не знал, нужны ли эти палы, или мальчишки озоруют, благо стебли вспыхивали от единой спички.

      – Обидно, – согласилась Аделаида Сергеевна.

      – Пусть им тоже будет обидно, как и мне, – оживился он, нервно застегивая пальто, словно защищаясь от дыма.

      – Чего вы хотите?

      – Какую-нибудь им пакость.

      – Пакости, уважаемый, я не делаю.

      – А мне сказали…

      – Дураки сказали, – перебила она. – Я занимаюсь эманацией утраченного духа.

      – Я, считай, все утратил…

      – Так чего вы хотите?

      – У меня ихние продукты поперек горла стоят. Пусть и они хоть раз поперхнутся.

      – Сто рублей.

      – Дорого, – удивился он. – Могу только пятьдесят.

      – Такая будет и эманация.

      – Какая такая?

      – Уцененная.

      Он насупленно посмотрел на дубы, на кучу прелых листьев, на сизый воздух. Пятьдесят рублей тоже деньги.

      – Я на пенсии.

      – В автобусе вам уступят место.

      – Ладно, пусть эта… уцененная.

      Он полез в нагрудный карман и долго шевелил там пальцами, вслепую отсчитывая сумму. Она взяла ее небрежно, как берут трамвайный билет.

      – Почтенный, сообщите мне какую-нибудь подробность из их жизни. Например,