Парижские сестры. Фиона Валпи

что дыхание перехватывает.

      Я думаю о невидимой нити, тянущейся сквозь года. Она соединяет меня с моей матерью Фелисити, а ее со своей матерью, моей бабушкой Клэр.

      После чего я киваю. Какой бы ни была эта история и кем бы в ней ни оказалась я, мне нужно её знать.

      1940

      Париж стал другим.

      Конечно, кое-что оставалось прежним: восклицательный знак Эйфелевой башни все еще подчеркивал горизонт; Сакре-Кёр все еще восседал на вершине своего холма на Монмартре, наблюдая за жителями города, пока они занимались своими делами; а серебряная лента Сены продолжала петлять по дворцам, церквям и скверам, огибая укрепленные фланги Нотр-Дама на острове Ситé и извиваясь под мостами, связывавшими правый и левый берега реки.

      Но что-то изменилось. Это были не столь очевидные признаки, как группы немецких солдат, которые двигались вдоль бульвара, и флаги, которые развевались ветром на фасадах зданий с томной угрозой – пока колонны шагали под ними, шелест ткани, украшенной яркими черно-белыми свастиками на кроваво-красном фоне, казался Мирей столь же громким, как любая бомбардировка. Нет, она могла чувствовать что-то другое, что-то отличающееся, что-то менее ощутимое, когда пробиралась из Гар-Монпарнас обратно в Сен-Жермен. Она замечала это в глазах спешащих мимо людей, признавших свое поражение; слышала это в резких голосах немцев из-за столиков кафе. Вид военных машин вернул её в чувство, на них было еще больше нацистских знаков отличия, мрачные эмблемы которых теперь проносились мимо нее по улицам.

      То, что открылось перед её взором, было понятно. Столица ее страны больше не принадлежит Франции. Она брошена и предана правительством, словно невеста, которую выдали замуж в спешно организованном браке.

      И хотя многие из тех, кто, как и Мирей, бежали от немецкого наступления несколько месяцев назад, теперь возвращались, их ждал совсем другой город. Он, как и его жители, казалось, стыдливо опустил голову под напором жестоких напоминаний, которые были повсюду: Париж теперь в руках Германии.

* * *

      Когда дневной свет начал удлинять тени, отбрасываемые оконными рамами по широкому пространству стола для закройки, Клэр наклонилась чуть ближе к юбке, на которую она нашивала декоративную тесьму. Окончив работу несколькими быстрыми стежками, она воспользовалась ножницами, которые свисали с ленты на шее, чтобы обрезать нить. Не в силах сдерживаться, она зевнула, а затем потянулась, потирая уставшую шею и спину.

      В эти дни в atelier было так скучно, что многие девушки ушли пораньше, и некому было сплетничать и смеяться во время перерыва. Начальница, мадемуазель Ваннье, приходила в еще более скверном настроении, чем обычно, когда объем работы увеличивался: она понукала швею шить быстрее, а потом набрасывалась из-за малейшей погрешности, которую, по мнению Клэр, в обычных обстоятельствах никто даже и не заметил бы.

      Она надеялась, что кто-нибудь из девушек скоро вернется, особенно теперь, когда новая администрация организовала специальные поезда для доставки рабочего люда в Париж, и тогда ночью в спальнях под карнизом