Добрая, злая. Вера Колочкова

отец, зачем-то поднимая вверх пластиковый пакет-маечку с одиноко бултыхающимся внутри батоном. – Давайте, девочки, чаю попьем. Очень горячего чаю хочется. Катюшенька, подсуетись…

      И опять она, в который уже раз, поразилась произошедшим в отце переменам. Нет, перемены были не во внешности – снаружи перемены как раз были те самые, что ему мама предсказывала:

      сошел-таки с отца сытый лоск и прежняя ухоженность. Похудел, осунулся, и рубашка на нем несвежая… Но все это внешнее, припыленное скудным образом новой жизни, казалось не таким уж и страшным на фоне того нового, что в нем появилось. Весь он был другой – в осанке, в манерах… И этот блеск в глазах – блеск отчаянного мужского достоинства. Блеск хозяина своей новой жизни. Пусть и неказистой. А еще в глазах – любовь. Вон как проводил Катю глазами – так и побежал бы за ней, если б она тут не сидела, не стала бы невольным свидетелем их совместного горя. А как он это сказал: «подсуетись, Катюшенька»? Даже представить себе невозможно, чтобы он маме так же нежно сказал: подсуетись…

      – Вот такие у нас дела, доченька… – снова повторил он, присаживаясь рядом с ней на диван.

      И замолчал. И она тоже сидела, вся скукожившись, чувствуя свою неприкаянность, ненужность присутствия. Было слышно, как звякает на кухне в Катиных руках чайная посуда, как приглушенно, будто прорываясь сквозь стены, звучит фортепианная музыка откуда-то с верхнего этажа.

      – Это у Аркадьина играют… Он в консерватории преподает, к нему ученики ходят… – зачем-то пояснил отец, подняв глаза к потолку.

      Потом сглотнул, дернув кадыком, и так и застыл в этой нелепой позе, с поднятой вверх головой.

      – Пап… Ну чего ты? Ну неужели совсем-совсем ничего нельзя сделать? – тихим надсадным шепотом произнесла она.

      – Ну что ты, доченька… Не бывает так, чтобы совсем было нельзя. Мы обязательно придумаем что-нибудь. Должны придумать. Обязательно должны.

      – У меня есть дома пятьсот евро, мне мама на подарок Кириллу дала, у него скоро день рождения… Я завтра утром тебе принесу!

      – Нет-нет, что ты… – замахал руками отец, уставившись на нее в испуганном изумлении, – еще не хватало тебя в наши дела впутывать! Тем более это мамины деньги! Нет, не вздумай!

      – Ой, да какая разница, чьи это деньги? Главное – результат, а не деньги! А завтра я еще в институте поспрашиваю, может, кто взаймы даст… Тут главное собрать, а там посмотрим! Там уже хоть трава не расти! Ничего, пап, прорвемся…

      Он поднял на нее глаза – блестящие, влажные от набежавших слез. Сморгнул, растянул губы в дрожащей несчастной улыбке. Потянулся к ее лицу рукой… И застеснялся, отдернул руку, лишь проговорил тихо, сдержанно:

      – Спасибо, Санечка, доченька… Я даже и не знал, что… Ты можешь быть такой… Прости, не знал…

      – Ладно, пап, проехали. Ты знаешь, я чай пить не буду, пойду, поздно уже. Меня Кирилл потерял, наверное. А утром я тебе позвоню, хорошо? Скажу, сколько денег удалось собрать.

      – Что ж, иди, ежели торопишься. Так мы с тобой и не поговорили толком…

      – Мы поговорили, пап. Все нормально. Держись.

      Неловко