Уши в трубочку. Юрий Никитин

проворонил, и, только когда он выпрямился во весь рост, в глазах изумление, я замахнулся кулаком в челюсть, вместо этого ударил ногой в пах. Он перегнулся от боли, прохрипел в великом изумлении:

      – Запрещенный… прием…

      – Теперь все отпрещено, – отрубил я. – Понял?

      И с размаха саданул ногой в челюсть. Он рухнул на спину, я подпрыгнул и пару раз с силой саданул по ребрам. Захрустело, словно кубинцы снова ломают сахарный тростник голыми руками. Он вскрикнул:

      – Лежачего?

      – А я сторонник восточных единоборств, – ответил я нагло. – Сейчас Восток на марше, а мы все демократы!

      – Демо… кра… ты?

      – Ну да, – ответил я, – теперь можно и ниже пояса, и в спину, и лежачего!

      Торкесса подбежала, держа в руках, молодчина, пистолет. Правда, несла брезгливо, как лягушку, от которой бородавки и морщины. Я ухватил, не глядя, сунул за пояс.

      Босс прохрипел:

      – Ладно-ладно, ты победил!.. Я вижу, сейчас убьешь. Но, прежде чем застрелишь, расскажи, что ты задумал?

      – Щас, – ответил я, – разбежался.

      И, выдернув пистолет, нажал на скобу. Рукоять в ладони дернулась, будто лягнул конь. Две пули распластали его на полу, как медузу. Глаза расширились в сильнейшем изумлении, как же так, я должен долго злорадствовать, глумиться, похваляться победами, рассказывать во всех подробностях свои планы на ближайшие сто лет вперед…

      Я шагнул ближе, благоразумно не приближаясь, однако прицелился в лоб и повторил:

      – Щас!

      Грянул выстрел, над переносицей образовалась дыра, в которую пролез бы кулак. Торкесса, волнуясь грудью, спросила испуганно-щебечущим голосом:

      – Застрелил? Насмерть?

      – Да, – ответил я, – хоть и допустил неосторожность.

      – Какую?

      – Я ответил: «Щас», а уж потом нажал на курок. Умнее сперва стрелять, а потом рассказывать. После двух контрольных выстрелов.

      Она вздохнула и прижалась ко мне теплым мягким боком. Я напряженно всматривался в проем, не мелькнет ли кто еще, хотя босс всегда попадается в конце, но хрен знает, что за режиссер, вдруг что экспериментальное или неумелое, а рядом вздохнуло, словно выдохнула молодая яловая корова. Меня обдало теплым домашним воздухом, к плечу прикоснулось волнующе-мягкое, упруго-мягкое, я мог не оглядываться, по участившемуся току крови в теле ощутил, что торкесса нежно и зовуще прижалась грудью.

      Вздохнув, я чуть отстранился, пальцы подрагивают на оружии. Если кто все же появится, надо успеть выстрелить первым. Именно так несколько странно определяется правота, но это непонятно только для какой-нибудь дурацкой галактической логики, а не для земной, человеческой… нам всегда все понятно. А что непонятно, то и фиг с ним.

      Рядом послышался вздох, я наконец скосил глаза, торкесса смотрит с обидой.

      – Что-то случилось? – спросил я.

      – Наверное, – ответила она с непониманием в глазах. – Вы так настойчиво от меня требовали…

      – Чего?

      Она высоко подняла красивые