Планеты. Светлана Анатольевна Сугарова

на руки, обидевшись, что его назвали, как предмет – что.

      – Это не что, а кто – лонг, – сказала она, поглаживая малыша. – Между прочим, он лишился матери, и остался совсем один. Его зовут Истан. Правда, красивый?

      Дельфина с отвращением смотрела на зверя в ее руках, произнесла:

      – Как ты можешь держать его, прижимать к себе, Филадельфия? Ведь он совершенно дикий и, возможно, даже заразный. Эта планета, наверняка, кишит всякой гадостью и заразой.

      Дели вспыхнула от негодования, горячо воскликнула:

      – Камарлен не заразный, Императрица! И этот лонг не заразный! Прекратите отзываться о Камарлене с таким презрением, словно вы все о нем знаете! Здесь живут замечательные существа, и я не позволю плохо о них думать!

      Раньше бы Дели никогда не позволила себе повышать голос на Императрицу, но сейчас ее просто взбесили эти полные брезгливого отвращения слова, эти охи-ахи, вздохи, стоны, причитания.

      – Хорошо, Филадельфия, я не для того проделала такой огромный путь, чтобы обсуждать эту планету и ее жителей. Пойми, я беспокоюсь за тебя, за будущую несмышленую Правительницу Деллафии. Я прилетела даже втайне от Императора.

      Дели скривилась при упоминании о своем будущем и об отце, а Дельфина продолжала:

      – А теперь приведи себя в порядок: немедленно сходи в медицинский отсек, залечи свою ужасную рану, умойся, причешись, переоденься – я привезла с собой несколько твоих платьев – и, пожалуйста, отпусти этого зверя.

      – Хорошо, Императрица, – буркнула девушка, положив Истана на кровать.

      – И отдыхай, – добавила та и, покачав головой, вышла из комнаты, оставив империту.

      Неохотно Дели направилась в душевую, после чего расчесала волосы и начала хмуро копаться в платьях, оставленных матерью. Она терпеть не могла деллафийскую моду, все эти дурацкие, неудобные, хоть и красивые платья, в которых невозможно лазать по деревьям, спускаться по веревке с высоты в несколько фионов, сбегая из своих покоев, играть в пиратов, в общем, совершенно неподходящая одежда для жизни.

      Наконец, со вздохом выбрала наиболее простое платье, облачилась в него, но все равно почувствовала себя, как в скорлупе, – неудобно, тесно. После чего сходила в медотсек и, как и обещала, заживила рану в регенерационной камере.

      Возвращаясь в свою комнату, услышала негромкое бормотание, доносившееся из-за чьих-то дверей. Прислушавшись, узнала голос трайда, произносивший:

      Пустыня и тьма,

      Лишь звезды, звезды.

      Здесь ночь так длинна,

      Как девичьи слезы.

      Зовут и сжигают

      Пустые планеты.

      Как воздух растают

      Живые скелеты.

      О космос, жестокий,

      Прекрасный, невинный,

      В тебе одинокий

      Я, юный, старинный.

      В тебе умираю

      И снова рождаюсь,

      Как пепел сгораю

      И вновь возвращаюсь.

      Голос трайда был приглушенным, необычно печальным и задумчивым, словно он переживал все то, что произносили