Цель – Перл-Харбор. Александр Золотько

Сами ложились на печке.

      Стараясь ступать бесшумно, Костенко прошел к занавеске, осторожно отодвинул ее в сторону.

      На кровати спали двое. В полумраке было не разобрать, кто именно, но, по-видимому, дядька и тетка Гарпына.

      Как же их разбудить, подумал Костенко. Подойти, тронуть за плечо? Или просто окликнуть?

      Мужчина на кровати всхрапнул – голос сильный, не старый. Не похож на дядькин прокуренный дискант.

      В доме кто-то чужой…

      Костенко попятился, зацепил ногой табурет, на пол, загремев, свалилась жестяная кружка.

      Капитан замер.

      – Кто здесь? – прозвучало от кровати, луч света скользнул по стене и уперся в лицо Костенко, ослепив его.

      Если бы вопрос прозвучал по-немецки, капитан бы просто выстрелил, не задумываясь, но к нему обратились по-русски, и Костенко только прикрыл левой рукой глаза.

      – Твою мать… – кровать скрипнула. – Какого хрена?..

      – Уберите фонарь, – сказал Костенко.

      – Ага, сейчас…

      В темноте за фонарем раздался щелчок, капитан понял, что это сняли с предохранителя пистолет, вскинул свой «ТТ», но не выстрелил – невидимый противник мог держать фонарик в вытянутой в сторону руке, и выстрелив, Костенко вряд ли попал бы, но ответную пальбу спровоцировал бы в любом случае. И ответная пуля была бы куда точнее, чем его собственная.

      – Пушку опусти! – приказал голос из-за фонаря. – Опусти, сказал, а то выстрелю! Ну!

      Костенко медленно опустил пистолет.

      – Хорошо, – одобрил голос. – Теперь положи пистоль на пол. На пол, я сказал! Дернешься – я тебе бошку прострелю… Положил!

      Капитан скрипнул в бессильной ярости зубами, медленно наклонился и положил пистолет на пестрый вязаный половичок.

      – К стене отойди.

      Костенко выпрямился и сделал два шага назад. Проклятая кружка снова попала под ногу и снова загремела, отлетая к печке.

      – Лизка, слышь, Лизка, проснулась?

      – Да.

      Костенко вздрогнул, услышав голос своей жены.

      – А если проснулась, то встань и зажги лампу. Только между мной и гостем не лезь, а то ведь я обоих порешу. Рука не дрогнет. Потом, может, над твоей могилкой поплачу… Немного.

      Костенко закрыл глаза.

      Этого не могло быть. Его жена… И этот голос. Двуспальная кровать. Этого не может быть… Это не Лиза, просто родственники пустили кого-то на постой. Беженцев каких-нибудь…

      Щелкнула, загораясь, спичка. Звякнуло ламповое стекло.

      – А я тебя знаю! – провозгласил голос. – Мы ж с тобой, Юрка, знакомы! Глянь, Лизка, муж твой явился… Что, сбили тебя, авиатор?

      Это был Никита Карась. Постаревший Никита Карась. В неверном свете лампы он выглядел лет на сорок. Недельная щетина на лице, мешки под глазами старили ровесника Костенко и делали его… страшнее, что ли…

      А за спиной Карася стояла Лиза. В кружевной ночной сорочке, босая.

      Она похудела, глаза запали… На щеке что-то блеснуло – слеза? Лиза плачет?

      Нелепая ситуация. Страшная и унизительная