Последняя истина, последняя страсть. Татьяна Степанова

поют, – ответил тот. – Не бузят, не хулиганят. Поют.

      – Акт неповиновения полиции, – ввернул Михаил Эпштейн.

      – Они поют, – отрезал начальник ИВС. – Запевала студент консерватории, лауреат, между прочим, разных конкурсов. Голос какой… в Большой театр с таким голосом, а не в кутузку. Кто в этих камерах? Приличные люди. У одних административный срок кончается, другие из вновь задержанных в палаточном лагере. Врач нашей поликлиники, два актера – оба живут у нас в городе, в сериалах снимаются, я сам видел. Художник с Еремеевских дач, комиксы рисует, айтишник-компьютерщик, два военных пенсионера – летчики оба, работник морга, хозяин булочной, что на Первомайской, студенты. Соседи мои. Наши горожане. Народ!

      – Мои бывшие одноклассники там, – ввернул юный помощник начальника ИВС.

      – Я не понимаю вашего умонастроения, – снова процедил Аристарх Бояринов. – Это демарш со стороны задержанных на несогласованной противозаконной акции.

      – Народ поет, – снова упрямо повторил начальник ИВС. – Раньше мы кого в эти камеры сажали? Воров, насильников, налетчиков, угонщиков, мафию… А теперь вот соседей своих сажаем, родственников, земляков. Дожили до светлого праздничка! Кто устроил нам такую жизнь, а?

      – И кто же вам ее устроил? – спросил у полицейского Борщов. – Может, вы нам это сами скажете, а?

      Хлебом кормили крестьянки меня…

      Хор не сбавлял обороты. Юный помощник дежурного взял со стола свой планшет, быстро открыл трек и…

      Славное море священный Байкал…

      Словно на помощь арестантскому маленькому хору пришел могучий Краснознаменный хор, грянувший так, что стены задрожали. В камерах оживились, подхватили.

      В ИВС зашел Вилли Ригель – прямиком из спортзала, обнаженный по пояс, мокрая футболка на плече, на рельефном торсе – капли пота, на фалангах пальцев – кровавые ссадины. Видно, не только в боксерскую грушу стучал там. Идеальный пробор его в полном беспорядке. В серых глазах лед.

      – Что на этот раз прикажут господа из ФСБ? – спросил он холодным спокойным тоном, однако сулящим одни беды. – Яволь! Заткнуть их? Позатыкать всем рты? Чтобы уже и не пели? Не митинговали, не болтали. И не пели? Этого вы хотите? Яволь!

      – Вилли, Вилли, – Катя поняла, что назревает очень серьезный конфликт, – Вилли, пожалуйста…

      Он рукой задвинул ее себе за спину, словно Кинг-Конг.

      – Немец приказ исполнит. Только давайте сначала глянем, кто чего стоит. Там. – Вилли кивнул на спортзал, располагающйся рядом с ИВС. – Чего стоит мент, черная кость, разгребатель вашего дерма. И чего стоите вы, господа «новые дворяне». Ну? Я один против вас троих. Бой без правил в спортзале. Разрешено все. До первой крови. Или до последней. До конца.

      – Вилли, вам надо успокоиться. – Катя чувствовала: еще минута – и бой без правил произойдет здесь, если уж Вилли Ригель ринулся в атаку, его не остановишь.

      – Вы это чего? Совсем оборзел! – воскликнул Михаил Эпштейн. – Пьяный, что ли?

      Вилли Ригель протянул руку и схватил его за галстук, дернул к себе. Эпштейн взвизгнул,