Последняя истина, последняя страсть. Татьяна Степанова

стала успешным адвокатом. И опубликовала свою первую книгу – детектив. Она мечтала быть известной писательницей. Он гонял на своих тачках на ралли, корпел над бумагами в Главке. Затем его назначили на должность начальника полиции Староказарменска. Их жизни шли параллельно. Но он никогда не терял ее из виду. Знал, что у них с мужем нет детей. И был этому эгоистически рад. Знал, что они купили классный дом. А потом он узнал, что Лиза Оболенская бросила мужа-брокера.

      Едва услышав эту новость, он тут же набрал три заветных номера в мобильном – пышной любвеобильной пятидесятилетней Надежды Павловны из финансового управления Главка, Ксюши – стервы, мучительницы, меркантильной, прекрасной, ненасытной в постели, юной девятнадцатилетней Анюты, нежной как незабудка, пылавшей к нему первой романтической неугасимой любовью, и объявил им: все кончено. Он их бросает, потому что…

      Он гнал на машине в тот вечер, как на ралли – к ее дому, новой квартире, которую она приобрела после продажи прежнего дома. Стучал, звонил в дверь.

      Она открыла, удивленная, сбитая с толку – рыжая, кудрявая, без косметики, в старой футболке, с малярной кистью в руках. На ночь глядя решила перекрасить прихожую в белый цвет. Он шагнул через порог и, ничего ей не говоря…

      Глядя в ее глаза…

      Словно и не было семи долгих пустых лет…

      Взял ее лицо в свои ладони.

      Поцеловал в губы.

      Два часа поцелуев в прихожей, где пахло краской.

      Сначала она вырывалась. Лупила его по плечам, по спине. Испачкала всю его полицейскую форму белой краской.

      Он не отпускал ее, целовал в губы, пил ее дыхание…

      – У тебя не все дома, Вальтер Ригель.

      – Ага, – краткая пауза в поцелуях, чтобы ответить ей.

      – У вас не все дома, майор…

      – Конечно… конечно… natürlich…

      – Прекрати…

      – Не могу.

      – Мы все в этой краске…

      – Отмоемся… позже…

      – У меня голова кружится. Ты как ураган. Но я всегда знала…

      – Что? Ну, скажи, что ты знала?

      – Вилли, все равно из этого ничего не выйдет.

      – Выйдет. Wird gelingen.

      – Нет…

      – Ich liebe dich[3].

      Он поднял ее на руки там, в прихожей пустой новой квартиры.

      И следующие девять месяцев были самыми счастливыми в его жизни.

      Он летал. И на работе, и на ралли. Горы сворачивал. И это при том, что они с ней почти совсем не смыкали глаз ночами.

      Среди смятых простыней, разбросанных подушек, сорванной одежды. Кобура пистолета – на ручке шкафа. Наручники, которые она вытащила сама из кармана его куртки, – на прикроватном столике. Оторванный погон… оторванная форменная пуговица…

      Аромат ее кожи, ее волос…

      Все, все было для него наваждением, наслаждением. Счастьем великим… Невиданным, сказочным счастьем, когда…

      Когда она просто закрывала в сладкой неге глаза свои…

      Когда он зарывался лицом в ее волосы.

      Задыхаясь от страсти, он переходил на немецкий. И шептал

3

Я тебя люблю (нем.).