Тринадцать поэтов. Портреты и публикации. В. Э. Молодяков

творчестве Дмитрия Петровича влияние Фета определило и восторженное по настроению, но несколько приглушенное по силе выражения любование природой, и демонстративный отказ от гражданских, урбанистических и прочих «нелирических» мотивов. В поздних стихах находим еще и своеобразный пантеизм, чувство полного приятия окружающего природного (не социального!) мира и слияния с ним, а также ощущение гармонии, душевной молодости, здоровья и радости жизни, скорректированное «философической грустью» по поводу возраста и недугов.

      «Хвала богам – покровителям муз – я еще дышу и пишу после летней встряски, вернувшись в золотой сейчас и солнечный – после тоже некоторой ненастной “встряски” Владивосток, – сообщал Шестаков Перцову 6 октября 1930 г. – <…> Уповаю также – теперь, когда болезни – более или менее прочно – выпустили меня более или менее целым из-под своей жуткой власти, – солнце и ясные дни здешней хотя бы поздней осени возьмут свое и подскажут мне один-другой удачный стих в дополнение к прежним избранникам. А в этом отношении я шибко алчен, и чем старше становлюсь – всё ненасытней делаюсь и ненасытней: надо же пользоваться по мере сил немногими остающимися ясными, да и вообще-то днями: “Парки счет ведут им строгой”, и не хочется пропустить ни одного без отметки»[13].

      Заметное место в поздней лирике Шестакова занимает тютчевская тема «закатной любви».

      За днями дни студеней станут,

      Умрут последние цветы,

      Но хорошо, когда не вянут

      Хоть сердца поздние мечты.

      Давно уж молодость умчалась,

      Померкли дни, остыла кровь,

      И только ты со мной осталась,

      Моя вечерняя любовь.

      Реальная, биографическая мотивированность этой темы заинтересовала Л. К. Долгополова, который прямо обратился с таким вопросом к П. Д. Шестакову. Сын поэта уверенно ответил: «В жизни моего папы во владивостокский период не было никаких фактов, которые могли бы быть реальной (непосредственной – совпадающей по времени с периодом творчества) основой любовных стихотворений. <… > Мне думается, не исключена возможность, что некоторые из заинтересовавших Вас стихотворений могли быть своего рода поэтическим сопереживанием автора, отличавшимся исключительной деликатностью в отношении чувств других людей, всего того, что принято относить к личной жизни другого, хотя бы и близкого родственника. Возможно, “виновником” иногда мог быть и Ваш покорный слуга» (письмо от 2 декабря 1969 г.). Месяц спустя он пояснил: «Когда я сообщил жене о моем ответе на Ваш вопрос о реальных переживаниях, лежащих в основе любовных стихотворений владивостокского периода, она вполне резонно заметила: «Почему же ты не написал Леониду Константиновичу о том, что твои родители были идеальной супружеской парой, что Дмитрий Петрович был прекрасным семьянином, любящим, верным супругом и заботливым отцом?». Вероятно, жена права: я должен был сказать и об этом» (письмо от 4 января 1970 г.). За отсутствием иных сведений эту информацию следует признать исчерпывающей, тем более, что ее косвенно подтверждает, например, стихотворение 1926 г.: «Не думай, друг, что я пылаю:

13

РГАЛИ. Ф. 2980. Оп. 1. Ед. хр. 1347. Л. 52. Сообщено В. А. Резвым.