Гимназистка. Евгений Чириков

геометрией. На третий она отказалась от моей помощи.

      – С вами хуже…

      – Я не буду мешать. Я сяду в уголке и буду слушать и смотреть, как вы занимаетесь.

      – Нет.

      – Окончательно?

      – Да.

      – Ну, а как же завтра.

      – Пойду сдавать, а послезавтра поедем…

      – Перепутал… Я думал, мы едем завтра… На «Самолетском»?

      – Да. Уходит в семь утра…

      – Значит, до парохода не увидимся?

      Зоя отрицательно качнула головой и сказала, понизив голос.

      – До Симбирска вместе, а там… я слезу, а вы – дальше…

      И радость и горе… вместе… Я крепко пожал руку девушки и почувствовал ее ответное пожатие…

      – До свидания!

      …Томительно тянется день, какой-то ненужный, лишний день в жизни, день который не знаешь, куда девать. О, с какой радостью я подарил бы его тому, кто дорожит каждым днем жизни! Возьмите его!.. Вот идет старенький чиновник и ведет за руку весело лепечущего ребенка. Очевидно, дедушка и внучек. Возьми, дедушка, мой лишний день! – ведь тебе дорог уже каждый час, отдаляющий тебя от смерти, а мне… я вычеркиваю его из своей жизни: сегодня я не вижу Зои… И завтра тоже не увижу: возьми и «завтра»! Нет, «завтра» не отдам: утро мудренее вечера…

      А вечер дивный. Горят в окнах призрачные огни заката, и кажется, что это не дома, а замки, в которых пируют рыцари, с красными огнями пылающих факелов… Горит на горе золотой купол собора, словно обломок солнца упал с розового неба… Музыка гремит в далеком саду и тихо струится из раскрытых окон: та – зовет на пир, а эта – к тихой, нежной грусти… Снова и грусть, и радость: скоро я буду ехать по родной Волге с любимой, с моим белым голубем, но скоро же и улетит он, белый голубь, от меня… Был в саду и облегчил свою душу воспоминаниями, походил по той дорожке и посидел на той лавочке, где встретился и сидел с Зоей. Послушал грустный вальс, который играл про мою тоску и про мое одиночество, и медленно побрел по улицам, по направлению к дому № 15… Только загляну в калитку и пройду, посмотрю на старые березы, под которыми занимался алгеброй, и скроюсь. Никто не увидит и никто не узнает…

      Иду и живу одним ожиданием скорой близости к заветному дому… Вот и улица, лучшая теперь для меня улица во всем городе. А вон и дом, ворота и калитка!.. Замедляю шаги, а то пройдешь – и всё кончено: неловко несколько раз заглядывал в калитку… А вдруг… Хотелось верить в чудо, в Божью помощь. Вдруг из калитки выйдет Зоя? Нет! Пусто… Заглянул; сквозь листву берез и акаций светится в невидимом окне огонек: не спит. На белом фоне занавески шевелится темный профиль… Она: милый профиль любимого лица!.. Проклятая собака залаяла, – думает вор.

      – У, дура!

      Быстро вышел из калитки и пошел прочь. А собака провожает лаем.

      – Да будет тебе, проклятая!

      Прибавил шагу и завернул за угол.

      – Ух!..

      Остановился снял шляпу и, посмотрел в небо. Уже заискрились звезды. Ах, как сильно откуда-то наносит сиренью!.. А музыка в саду поет кларнетами: «Эх, ты ноченька», жалобно, словно плачет… жалеет меня, одинокого…

      – «Только был один да мил-серде-ееченый друг…» – подтягиваю кларнетам, а они отвечают мне:

      – «Да и тот забыл меня,