Крепость души моей. Генри Лайон Олди

еще один иск. Они хотят ликвидировать отель, как предприятие. Производство по делу открыто, первое заседание – через пять дней.

      – Почему так быстро?

      – Не знаю. Думаю, команда сверху. Велели рассмотреть в сжатые сроки.

      – Ликвидация? На каком основании?

      – В ЕГР появилась запись об отсутствии предприятия по юрадресу.

      – Что? Кто внес?!

      – Конь в пальто. Исполкомовский департамент госрегистрации. Они якобы зафиксировали, что руководство отеля не находится по своему юрадресу. Налоговики тут же подорвались с иском в окружной админсуд. Я, кстати, сделал заявление, что это незаконно. Согласно законодательству внесение в госреестр такой записи возможно в двух случаях…

      – Брось, Геныч. Законно, не законно… Нас топят.

      – Выплывем.

      – Это он Вику убил.

      – Кто?

      – Дорфман. Это он…

      – Ты с ума сошел!

      Артур рассмеялся. Услышав этот смех, Геныч – не Геннадий, даже не Генрих, а Егор Альбертович Геныч, с ударением на «ы», что сильно осложняло ему школьные годы – побледнел. Он имел несчастье встречаться с людьми, которые так смеются. Его мать шестой год жила в частном пансионате для душевнобольных. Геныч очень любил маму. Он навещал ее раз в неделю, если не чаще. Мама смеялась и настойчиво просила привезти внуков, Сережу и Оленьку, а у Геныча прихватывало сердце.

      Он был холост и бездетен.

      Чисоев сорвался с места. Крупный, сильный, в последние годы слегка заплывший жирком мужчина метался, как зверь, от ступенек, ведущих в корпус, до ствола ели-великанши – и обратно. Бил кулаком в дерево, ободрав костяшки до крови и перемазавшись смолой. Пинал ступеньку ногой, хрипло матерясь – мягкий носок туфли не спасал пальцы. Казалось, он хотел этого: движения, крови, боли. Словно платил какую-то цену, предъявленную безумным, безжалостным кредитором. Геныч отошел подальше, не в силах оторвать взгляда от беснующегося Чисоева. Звонок мобильного он услышал не сразу.

      – Геныч на связи. Что?

      Он не мог поверить.

      – Что?!

      – Что?! – эхом повторил Артур, кидаясь к юристу.

      У Геныча пропал голос.

      – Говори!

      Две требовательные руки схватили Геныча за плечи. Затрясли – так пес, играя, трясет матерчатую куклу. У Геныча лязгнули зубы. Запрыгали очки на носу. Кровь ударила в голову, вскипела, наполнила виски грохотом. Хорошо, подумал Геныч. Хорошо, что неотложка. Примут сразу. Когда инсульт, хорошо, если сразу.

      Он знал про инсульт все: готовился заранее.

      – Ну?!

      – Нацбанк, – выдохнул Геныч. Больше всего на свете ему хотелось лечь и сдохнуть. – Они отозвали банковскую лицензию. Уже назначили ликвидатора.

      – Какой банк?

      – Наш, Артур. В смысле, твой…

      Его отпустили. Держась за сердце, Геныч смотрел, как Артур меняется в лице – хоть сейчас в пансионат, к Генычевой маме. Если он спросит про Оленьку и Сережу, подумал Геныч, я сбегу. Я пробегу марафон с олимпийским рекордом. Видеть, как железный