Потомок. Владимир Хрусталев

открытая пачка бумаги, пара новых пустых журналов, ручки, карандаши, вот, пожалуй, и все, что удалось обнаружить. Рация у верхней кромки окна впередсмотрящего исправно включается. Отчетливо слышу треск и сопутствующие звуки эфира, но передать свои призывы о помощи, включить в нужной последовательности двенадцать тумблеров, имеющихся на ней, у меня не получается. Не выходит у меня и выловить чужие переговоры или хоть какую-нибудь радиостанцию. Несмотря на то что я сообразил, как меняются три диапазона волн на ней, услышать что-либо, а тем более передать я оказался не в состоянии. Полная тишина эфира в ответ на все мои потуги. После тщетных усилий занялся разглядыванием местных окрестностей в бинокль. Сгущающиеся сумерки не лучшее время для этого, но я увлекся. Из рубки видно лишь край берега со скалами, перекрывающими почти весь обзор, и синеву океана на всю мощь приближения бинокля. Чтобы посмотреть в северную и восточную стороны от берега, я спустился на землю и обошел скалу со стороны носа корабля: передо мной открылась акватория с двумя небольшими островами, левый из которых виднелся в каких-то неестественных очертаниях, поскольку был дальше. Остров справа от меня был скалист и явно необитаем.

      На самом краю пространства на севере едва видимы очертания арктических льдов. На востоке различим еще один остров, в сумерках почти сливающийся с океаном в одно целое, на своей дальней оконечности.

      Возвращаясь на катер, я нос к носу столкнулся с песцом, пытающимся оторвать кусок замерзшего мозга медведя, но дело у него не спорилось. Шкура оттянулась уже более чем, но кусок вкусного мозга так и не отрывается. Он рычит, злится, упирается всеми лапами и совсем не видит меня, вышедшего прямо к нему вдоль борта. Наконец увидел, от испуга взвизгнул и прыгнул не в сторону от меня, а вертикально вверх, ударился о нависающий борт, вновь издал громкий звук и только потом сообразил, что надо валить. Метров через десять стремительного бега голод останавливает его, и он решает дождаться удачи, разворачивается, уставившись на меня.

      – Смешной какой, ну, получи награду за поднятие моего настроения, – нагибаюсь, чтобы поднять его толику добычи, и, оторвав кусок черепа с замерзшим мозгом, кидаю ему. В руках остался длинный кусок медвежьей шкуры. Кстати, он мне и нужен, все мои трофеи естественные, настоящие, и ни на какой капроновой веревке они висеть не будут! Этим я и прозанимался почти весь оставшийся вечер. Замочил в морской воде, смешанной с виски, кусок шкуры для дубления, спустился в мастерскую и, выбрав нужные сверла, аккуратно просверлил четыре когтя и клыка своих врагов. Подождал еще часок, потратив время на сытный ужин с хлебом и полюбившейся волчатиной, вытащил из раствора шкуру, очистил ее бритвой в туалете с обеих сторон. Когда она подсохла, ровненько обрезал, превратив в кожаную тесемку, и симметрично нанизал на нее все свои трофеи. Ожерелье готово.

      С чувством выполненного долга уснул, поблагодарив Бога за помощь и за новые ощущения, хорошо запомненные мной.