Морок. Екатерина Константиновна Гликен

что наши истории одинаковые, так я думал, что все у Рогнеды обучались. Тем более и Бориса я там пару раз видел. Так я был уверен, раз все у нее были и никто не прочел, и я, стало быть, не смогу.

      – Да кто такая эта Рогнеда, в конце концов! – стукнул Богдан по столу кулаком.

      – Что это все значит?

      – Зачем нас здесь собрали?

      – Что значит эта книга?

      Собравшиеся гудели, задавали вопросы, пытались дать ответы, никто никого не слушал, каждый что-то говорил.

      Борис поднял руку и громко сказал:

      – Сначала все мы узнаем наши истории, и только потом откроем книгу. До тех пор это – опасно. Согласны ли вы провести ночь за рассказами о себе.

      Все притихли, и, как ни хотелось поскорее добраться до тайн, решили все же рассказать каждый о себе.

      ***

      С тяжелым сердцем покидал Казимир корчмаря, непомерным грузом по ляжкам брякал кошель с золотыми.

      В этот раз было все не так. Выть хотелось.

      «Неужели совесть?» – в ужасе вздрогнул Казимир.

      Хорошая, ладная да широкая дорога вилась вдоль плетня, уставленного по временам битыми горшками и длинными выбеленными черепами козлов.

      Дом, стоящий в глубине корчмарских угодий, был опрятен и хорош, чем-то был похож он на яркий пряник, которыми манят детей на ярмарках по осени. Синие крашеные рамы оконца весело подмигивали путнику, отражая хрустальными стеклами солнечных зайчиков.

      Кто не знает – иди да любуйся, как солнечные блики весело переглядываются с анютиными глазками на клумбе, перебегают на белую известковую дорожку и заглядывают в высокий прохладный колодец. Пойдет мимо торговец на рынок с широкой подводой, заглядится да размечтается, а краснощекая дочь его вздохнет томно раза два о женихе из такого дома.

      Да Казимир и сам всегда любил ходить мимо корчмы. Сердце от радости заходилось, да и от гордости. Ведь они с корчмарем все сами, этими вот руками. И стёкла из хрусталя – их придумка, хрусталь толще стекла, значит за таким окном криков изнутри дома не слышно.

      Вот и сейчас он шел и по привычке прислушивался. Он знал, что корчмарь уже приступил к истязанию жертвы, а потому шел, как всегда, затаив дыхание, не слышно ли чего? Нет! Хороши стекла! Держат!

      – Держат, с.ка! – растерянно пробормотал корчмарь. – Держат!

      Солнце перевалило за середину дня и палило нещадно. Надоедливые его отражения в непросохших лужах лезли под рубашку и в лицо, залезали в самую душу, поднимая со дна её всю муть. Козлиные черепа пустыми глазницами таращились на Казимира, как будто спрашивали: «Что же ты, старый хрыч?»

      – Аааааааааааа! – хрипло закричал Казимир, мотая головой, как будто пытаясь вытряхнуть вопрос из головы.

      Сначала негромко, как бы пробуя голос, а потом громче.

      – Ааааааааа!

      Горшок с плетня, тяжелый камень с дороги, какой-то ком грязи – все это, смешанное со стариковским хрипом, летело в хрустальные стекла.

      Казимир бежал, орал, кидал все, что попадалось под руку,