Русский ад. На пути к преисподней. Андрей Караулов

непонятного? Я только сделать ничего не могу. Я теперь никому не нужен, Иван Михайлович.

      – Все мы, похоже, теперь не нужны!.. – махнул рукой Чуприянов.

      – Да. Пожалуй, что так…

      Ночь, ночь была на дворе, а время – седьмой час…

      Егорка закашлялся. Не специально, не из-за врожденной деликатности, просто так получилось в эту минуту, а кашлял он так, будто вместо легких у него – трактор.

      – Чего? – вздрогнул Чуприянов. – А?..

      И опять стало слышно, как работают ходики.

      – Мы, Михалыч, трудиться боле не бум, – твердо сказал Егорка. – Обижены мы… Михалыч!

      – В сенях подожди, – взорвался Чуприянов. – Тебя вызовут!

      – Но если, Михалыч, кто на тебя с ножом закозлит, – спокойно продолжал Егорка, – ты, Михалыч, не бзди: за тебя весь наш народ встанет, мы всем обществом назаровских носков так огуляем, мало не будет, дело тебе предлагаю!

      Чуприянов налился кровью – может быть, правда это «клюковка» вдруг стала такой красной?

      – Сиди в сенях, марамой! Аппетит гадишь!

      Петраков засмеялся:

      – Запомни, Егорка, на обиженных в России воду возят!

      Егорка вытянул губы и как-то уж совсем по-ребячьему взглянул на Чуприянова:

      – Я ж за баню, Михалыч, обижен, я ж не за себя, пойми ты это по-людски, пожалуйста!

      Петраков сам положил себе кусок хариуса и аккуратно содрал с него вилкой аппетитную кожицу.

      – А пацан этот… Ша… лунов? – Егорка повернулся к Петракову. – Сейчас учитель, штоль?

      – Физкультуры.

      – А будя, значь, новый у нас начальник?

      – Ну, управлять заводом должны управленцы, а он будет хозяином. Так я думаю.

      – Знача, рабство теперь вводится? – Егорка смотрел на Петракова широко раскрытыми глазами.

      – Так во всем мире, Егорка, – улыбнулся Петраков.

      – А мне, мил человек, по фигу как во всем мире – у нас вводится?

      – Вводится.

      – А зачем?

      – Попал в говно – так не чирикай… – опять взорвался Чуприянов. – Это у нас не рабство, а демократия, идиот! Это чтоб лучше было, понял?

      – Кому лучше-то, Михалыч? От назаровских! Кому?

      – Че пристал, хныкало?! Правду ищешь?

      – Ищу.

      – А ты не иш-щи…не занимайся фигней…

      Чуприянов опять потянулся за бутылкой.

      – Я… в общем… в Эфиепах не был, – не унимался Егорка, – там, где комуняки у негров даже бананы отбирают, но сча у нас – не рабство, потому как я вот на Михалыча… могу аж анонимку накатать, сигнал дать куда надо могу, и ее ж, депешу мою, рассмотрют, у нас, в Сибири, порядок такой осталси, – какое ж это рабство? А у счиренков назаровских…

      у физкультурников… у этих… всех нас на работу строем погонят, как у немцев в кино… мы ж как пленные станем! А че? нет штоль?.. Мы, Михалыч, назаровских знам! Эти люди – не люди! И деньжиш-щи-то у них откеда? Откеда, я спрашу! Это ж с нас деньжищи! С палаток… разных, где я до Ельцина пиво брал, они ж там зад об зад стоят, – с них! А можа, и зазевался кто… какой-нибудь съездюк… дороги-то на Красноярск