Мой Сталинград. Михаил Николаевич Алексеев

привык к одиночеству. Я вырос один, без близких родных, и все-таки здесь я хочу получить весточку, очень хочу!

      Ну о себе сообщать нечего, все по-старому: три раза ранен, но легко из строя не выходил ни разу. Вот и все. Желаю тебе, Оля, счастья и здоровья. Будь уверена во мне.

      Привет папе, маме и бабушке.

С приветом – Михаил алексеев.

      12/Х—42 г.»

      Грустновато-горький характер этого письма можно объяснить не только и не столько отсутствием писем от дорогого тебе человека, но, конечно же, положением нашим на фронте: именно в октябре 42-го немцы усилили свой натиск, отодвигая нас все ближе и ближе к берегам Волги, а в районе знаменитого сада Лапшина, столь часто упоминаемого в моем романе, уже вышли на ее западный берег, отделив друг от друга две армии – 62-ю генерала Василия Ивановича Чуйкова, и нашу 64-ю генерала Михаила Степановича Шумилова.

      О помянутых в открытке моих ранениях более подробно рассказано мною в романе «Мой Сталинград».

      В канун большого праздника, пишу подружке моей:

      «Дорогая Оля!

      Поздравляю тебя с днем 25-й годовщины Октябрьской Социалистической Революции!

      У меня сейчас необычайное настроение. Хочется сказать так много, так сильно, чтобы выразить всю глубину и сложность своих чувств в столь торжественный для нашей родины день…

      Ты прости мне, Оля, обстоятельства не позволяют написать тебе большое письмо. Сейчас нахожусь в 50 метрах от немца и веду с ним такой разговор:

      – Рус, хватит война! – кричит он мне.

      – Что, фриц, надоело? – отвечаю и спрашиваю я.

      – Рус, приходи к нам!

      – Приду, приду обязательно, но только затем, чтобы убить тебя, вшивого!

      Мой собеседник на некоторое время умолкает, в его сторону я пускаю длинную пулеметную очередь и сопровождаю ее словами:

      – Фриц, ты жив?

      Молчит.

      Левее, метрах в 100 от меня слышу уже другого:

      – Рус, идем кашу есть!

      – Пошел ты на… – кто-то совершенно по-русски ответил ему.

      И фриц умолк. А я сел писать тебе это письмо. Как видишь, Оля, я жив и здоров. А это как будто нам обоим необходимо. Ведь что бы там ни было, а мы должны встретиться и окончательно оформить свою дружбу. Так ведь, пичужка ты моя? Мне очень хочется увидеть тебя. Оля, я очень жду от тебя письмо, когда я читаю его, мне становится теплее и уютнее в окопе: нежные ласки подружки моей согревают за многие сотни километров.

      Вот сейчас мне трудно сосредоточиться, и письмо выходит неуклюжим. Но ты поймешь меня и простишь мне это… Будут условия, напишу тебе большое, замечательное письмо! Между прочим, я в свободные минуты работаю над книгой, пишу повесть. Уже написана большая часть, но, конечно, не обработана, некоторые отрывки из этой повести уже печатались в нашей фронтовой (читай: дивизионной. – М. А.) газете.

      Как я работаю? Работаю примерно в сутки 24 часа. Днем иногда сижу в блиндаже и обрабатываю некоторые материалы, ночь провожу с бойцами, переползаю из окопа в окоп и