Романовы. Творцы великой смуты. Николай Коняев

ли возникнуть замысел подобной комбинации? И у кого он мог возникнуть?

      Нагие тут только соучастники, исполнители, жертвы обмана…

      Шуйские еще не оправились от нанесенных им ударов, еще не освободились от присмотра, да и простоваты они были для проведения столько изощренной интриги…

      Можно возразить, что все это беллетристика и прямых свидетельств, что царевич Дмитрий был убит по проекту Романовых, нет.

      Но ведь нет таких свидетельств, как мы говорили, и для обвинения Годунова…

      Только слухи…

7

      Вообще же, не выходя из круга сугубо материалистических представлений, прояснить что-либо в этой исторической загадке трудно.

      Вывод комиссии Василия Шуйского о самоубийстве угличского отрока не подкреплялся никакой доказательной базой.

      Если царевич упал в эпилептическом припадке на свой ножичек, то где же этот ножичек? Его не нашли…

      Кроме того, этот вывод следствия был опровергнут фактом святости царевича Дмитрия, нетлением его мощей, чудотворениями, происходящими от его гроба…

      Я посылал тогда нарочно в Углич,

      И сведано, что многие страдальцы

      Спасение подобно обретали

      У гробовой царевича доски, —

      скажет патриарх Иов в драме A.C. Пушкина «Борис Годунов».

      Верил ли сам Василий Шуйский в выводы своего следствия? При Борисе Годунове он утверждал, что царевич зарезался в припадке падучей болезни. Когда Годуновых не стало, утверждал, что решение комиссии было вынесено под давлением Годунова и является ошибочным. И в третий раз, будучи уже царем, Шуйский распорядился перенести святые мощи царевича Дмитрия в Москву, признавая тем самым, что царевич был убит…

      И все-таки рассуждения Н.И. Костомарова на эту тему, представляются нам излишне запальчивыми…

      «…Можно ли показание, данное будто бы детьми, игравшими с царевичем, о том, что царевич зарезался сам, принимать за искреннее показание этих детей, когда тот, кто передал нам это показание (Шуйский – Н.К.), впоследствии объяснил, что царевич не сам зарезался, а был зарезан? Скажут нам: Василий лгал тогда, когда уничтожал силу следственного дела, но производил следствие справедливо. Мы на это ответим: если он лгал один раз, два раза, то мог лгать и в третий раз; а если он лгал для собственных выгод после смерти Бориса, то мог лгать для собственных же выгод и при жизни Бориса. Все три показания взаимно себя уничтожают, мы не вправе верить ни одному из них…»

      Шуйский действительно несколько раз менял свое суждение по поводу этого дела, но в тех исторических жерновах, где угличский отрок, царевич Дмитрий, превращался во Лжедмитрия, самозванца Гришку Отрепьева, а потом в святого царевича Дмитрия, и прежде чем найти окончательное упокоение, снова во Лжедмитрия, еврея Богданко, – смололось нравственное сознание многих тысяч русских людей того времени, и Василий Шуйский среди них выглядит если и не адамантом, то, во всяком случае, некоей твердыней,