По ЗОЖу сердца. Татьяна Устинова

с усилием проглотив не то всхлип, не то нервный смешок, попросила я и еще попятилась.

      – Лена, стой!

      Ну уж нет!

      Сразу за порогом я резко развернулась и во всю прыть припустила вниз по лестнице.

      – Елена!

      Гудели перила, задетые сумкой на моем боку, грохотали умноженные эхом шаги, и голос свыше ревел сердито:

      – Стой, я сказал!

      Ага, сейчас.

      Я вынеслась из подъезда, едва не сбив какую-то бабку с маленькой жирной собачкой.

      – Тьфу, психическая! – обругала она меня, своевременным рывком уведя от столкновения мопса на поводке.

      Песик усвистел в сугроб, металлическая дверь грохнула, я добежала до своей машины и даже двигатель прогревать не стала – рванула с места, как стритрейсер.

      Пока доехала до дома, шесть раз звонил телефон. Первые три раза – часто, с интервалом в минуту, не больше. Потом через пять минут. Через десять. Через пятнадцать…

      Уже в своем дворе, припарковавшись и заглушив мотор, я взяла мобильный и, игнорируя насыпавшиеся эсэмэски, заблокировала контакт «Никита Говоров» и удалила всю историю сообщений.

      По лестнице поднималась, как старушка. Ноги отяжелели и еле шли.

      Это потому что разбитое сердце упало в пятки, что ли?

      – А что… – Натка при виде меня переменилась в лице и просыпала сахар мимо чашки.

      C ней еще происходили такие мелкие катастрофы – руку-то она поранила правую, рабочую, – но случались они все реже. Сестра на удивление ответственно подошла к необходимости восстановиться как можно скорее и не ленилась разрабатывать руку.

      Взрослеет, однако.

      Еще недавно, пользуясь случаем, сидела бы у меня на шее до упора, а теперь вот проявляет самостоятельность. Ужин сама готовит, а я думала пельмени лепить…

      Эх, никому-то я не нужна…

      – Лен, что случилось?

      – Ничего! – рявкнула я в ответ и с третьей попытки сумела пристроить на вешалку свою сумку.

      Руки дрожали, ремень и крючок расплывались перед глазами, упорно не желая совмещаться. Попутно я еще обрушила на пол Наткину шубку, но сестрица, против обыкновения, не ринулась ее поднимать, квохча, как курица над обиженным цыпленком.

      – Ни слова! Ни звука! Предупреждаю: никогда больше не заговаривай со мной о Говорове. Вообще не произноси его имя! Считай, что он умер!

      – Скоропостижно-то как, – пробормотала Натка, но от дальнейших комментариев осмот-рительно воздержалась. – Чай будешь? С пирожными, я напекла эклеров.

      – Я буду! – донеслось из Сашкиной комнаты и по полу глухо застучал гипс. – Теть Лен, а кто умер?

      Чуткий слух у пацана. Музыкальный.

      – Один нехороший человек, – ответила я, проходя в кухню.

      – Нехороший? – с сомнением повторила Натка.

      – Очень нехороший. Хуже некуда. Полная дрянь. – Я взяла чай, который сестра приготовила для себя, и выпила сразу весь. – Налей мне еще, а?

      – Чаю?

      – Чаю. – Душа просила чего покрепче, но мне не хотелось плакаться Натке в жилетку, а без задушевного разговора со слезами