Блистающий мир. Александр Грин

молодой человек в пышном костюме с старой и тщеславной душой.

      – А это славно, это хорошо! – вскричал Стеббс, когда они кончили. – Теперь закурим. Что следующее?

      Смеясь, болтая и тревожась, как бы Друд не вернулся из тихой страны звона к мрачной рассеянности, он торопливо наигрывал, поддерживая в нем детское желание продолжать спасительную забаву. Так, переходя от одной вещи к другой, затеяли и разыграли они песенку «Бен-Бельт», которую поет Трильби у Дюмурье; «Далеко, далеко до Типерери»; «Южный Крест»; второй вальс Годара, «Старый фрак» Беранже и «Санта-Лючия».

      Меж тем стало светать; первое усилие дня, намечающего свой путь в бурной громаде ночи, окружило желтое пятно лампы серым утренним беспорядком; уже видны были в окно волны и пена. Ветер стихал.

      Друд как бы очнулся. Печально посмотрел он вокруг и встал:

      – Ну, Стеббс, еще раз, перед тем как расстаться, – «Санта-Лючия».

      Стеббс вытер глаза; стекло стало вызванивать:

      Ясными звездами море сияет,

      Вдаль веет ветер, вглубь увлекает,

      К лодкам спешите все – в ночи такие

      Друд тихо свистал. Уже видел он и то, что сказано во втором куплете:

      Море чуть зыблется.

      Здесь, на просторе,

      Как рыбаки, вы все сбросите горе,

      И да покинут вас скорби людские:

      Санта-Лючия! Санта-Лючия!

      Он видел это, и тише становилось в его душе. Когда кончили, хлопнув по плечу Стеббса, Друд сказал:

      – Спасибо! Ночь была хороша; сделали мы и хорошую минуту. Прощай!

      Затем он оделся, – как одеваются для ветра и холода: сапоги, толстая куртка и шапка с ремнем, проходящим под подбородком. Стеббс, без нужды в том, усердно помогал одеваться; он был совершенно расстроен.

      Наконец заря вышла из облаков, рассеяв стальной, белый и алый оттенки на проясневшей воде. Друд подошел к окну. Тогда, плача откровенно и горько, как маленький, Стеббс ухватился за него, оттягивая назад.

      – Хотите, я сожгу все тетрадки, если вы останетесь еще на один день? Клянусь, я сделаю это!

      Друд, смеясь, обнял его.

      – Зачем же, – мягко сказал он. – Нет, Стеббс, я был не совсем прав; играй, стихи – твоя игра. Каждый человек должен играть. – Он двинулся в пустоту, но вернулся, хлопая себя по карману. – Я забыл спички.

      Стеббс подал коробку.

      – Жди, я вернусь, – сказал Друд.

      Он сделал внутреннее усилие, подобное глубокому вздоху, вызванному восторгом, – усилие, относительно которого никогда не мог бы точно сказать, как это удается ему, и стал удаляться; с руками за спиной, сдвинув и укрепив на тайной опоре ноги. Лицо его было обращено к облачной стране, восходящей над зеленоватым утренним небом. Он не оглядывался. По мере того, как уменьшалась его фигура, плывущая как бы по склону развеянного туманом холма, Стеббс невольно увидел призрачную дорогу, в которой имеющий всегда дело с тяжестью ум человека не может отказать даже независимому явлению.