Ты станешь моей. Дана Стар

этом он наклонялся вниз, когда проходил сквозь дверные проемы из-за своего внушительного роста.

      – Папа скоро приедет. Руки распускать не советую.

      Он остановился, обернулся. Вальяжно закатил глаза:

      – Ты лучше о ранах моих позаботься. Из-за тебя ведь пострадал.

      Нет, ну вы только посмотрите!

      Ага, то есть как обычно виновата Я!

      – Шуруй давай на кухню. Сейчас возьму вату и перекись.

      Или лучше соли? С уксусом. Чтобы как следует посыпать ими раны зазнавшегося гада.

* * *

      – Сначала ты. Поухаживай за мной, – хрипло прошептал Волк, наблюдая за тем, как я усаживаюсь напротив него на табуретку.

      Сердце в груди начинает биться на рекордно быстрой скорости, а во рту пересыхает. Что на меня вдруг нашло? Почему я пригласила Волкана домой? Кто бы объяснил. Эта идея возникла сама по себе. Спонтанно. Вырвалась наружу прежде, чем я хорошенько успела её обдумать. Я была не я. Мной управлял чёрт знает кто.

      – Давай сюда свои руки, боец, – выдохнула я.

      Он послушно вытянул вперёд сбитые до мяса костяшки. Грудь будто проткнуло иглой. От жалости, наверное. Как будто это были не его руки, а мои. И я чувствовала всю его боль. Как свою. Я осторожно мазнула ватой по руке. Волк наиграно дёрнулся.

      – Больно? – вздрогнула.

      – Очень, – отозвался мужчина, гипнотизируя меня своими насыщенными чёрными омутами с кипящей в них лавой.

      Я засуетилась, начала дуть на ранки. Как вдруг он схватил меня за затылок, и… приложил мои губы к ране.

      – Ты что? – я опешила. Отскочила назад с такой скоростью, что табуретка на пол упала. С грохотом.

      – Когда я ранился в детстве, мама всегда целовала мои ранки.

      – Я не твоя мама, а ты больше не ребенок.

      Хотя нет, ребенок! В душе. Волкан, которому не так давно стукнуло двадцать восемь, ведет себя как мальчишка во время полового созревания, у которого бурлят гормоны.

      Ну вот, наверное, я его обидела. В его глазах вместо стального холода появилась странная грусть. Аж неловко стало от своих слов. Интересно, когда он надо мной подшучивает, вряд ли ему становится не по себе, а мне… вот очень странно! Хочу нагрубить, обозвать, но в душе почему-то жалею, испытываю неприятный дискомфорт. И кстати!

      – Почему ты до сих пор в шапке?

      – А, не знаю. Нравится очень. Забавные у вас вещи. Я жутко замёрз. Ненавижу холод. Никак не согреюсь. Да и некому, – поёжился, потерев плечи ладонями. – Как насчет тебя, пупс?

      – Пф! – я попятилась назад, чуть не упала, зацепившись за край паласа. – Я сделаю вид, что не расслышала последнее предложение. Особенно слово «пупс».

      Не имеет право меня так называть! Гадёныш.

      Я покраснела от смущения. Даже уши. И волосы, наверное, тоже.

      Волкан так и не снял ту дурацкую меховую ушанку и, честно, очень шкодливо в ней выглядел. Араб в шапке. С мехом. Традиционной, русской. Вот ведь милота! Ему идет. Прям не налюбуюсь.

      Весёлые мысли прервались прохладным баритоном:

      – Дай мне свою руку.

      – Чего? –