Котел Чингисхана. Станислав Гольдфарб

ясак и айда по домам.

      – А иде он, дом-то? У какой стороны? – невесело сказал рыжий, с рыжей бородой детина по прозвищу Хват. – Откуда пришли – не ждут, куда пойдем – гостями будем. Это что ли дом?

      Хват с силой топнул ногой о земляной настил зимовья.

      – Не спорьте, браточки. Что вперед, что назад – дорога у нас одна по судьбе – трудная да работная.

      – Верно, Ефимий, словно быки упираемся.

      – Ну, ты-то, Михей, упираешься, а то как же! Все больше у печки сидишь, варево нюхаешь, – буркнул Хват, и все дружно засмеялись.

      – Да, сдается, долгонько здесь просидим. Это я во сне тоже узрел. Емануха к дому. Куда денешься.

      – Стоячая вода гниет, – не унимался Михей. Он никак не хотел смириться с мыслью, что в этом пустынном месте придется задержаться надолго.

      – Коли начнем рубить острог – не скиснет, – перебил его строго Ефимий.

      – Острог! Опять, поди, приснилось. Острог! Поди, соврал? А?

      Михей соскочил с чурбачка и забегал по зимовью.

      – Сядь, не елозь, – поймал его Хват и усадил на место.

      – Может, и вру, а только емануха- к дому, звонец – к дороге.

      – А что ж дорогу с острогом связывает?

      – Да ты, Михей, мало того, что шумный, так еще и слепой. Что тайга дремучая, лес непролазный? Звериный дом, а коли острог тут станет? Дорога пройдет. Глядишь, купчики объявятся. Допер?

      – Эх-ма, было жилье, еда да питье, будет житье, как встал – так завытье. То-то я гляжу, атаман каждую лесину, словно дите родное, обнимает.

      Все замолчали. Даже Михей – и тот притих, осмысливая услышанное.

      Слова Ефимия смахивали на правду, и ее надобно было осмыслить. Одно дело – по тайге бродить, ясак брать, с братскими мены вести. А острог ставить – ого-го… Самим, своими же руками, на голой земле, не защищенной от ветров и дождей, не укрытой от вечных сибирских метелей и морозов, рубить крепость, башни дозорные, амбары, избы. И церковь! Как же без нее…

      Тут было над чем призадуматься…

      …К вечеру вернулись ясатчики. Ефимий сразу понял, что сбор прошел удачно. Атаман, обычно задумчивый и неразговорчивый от вечных тревог и сомнений, а еще постоянных опасностей, что на каждом шагу подстерегали сборщиков в сибирской земле, сейчас был спокойным и, кажется, даже довольным. Где-то «потерялась» знакомая и привычная складка на лбу, и глаза, точно помол одевшие, искрились. Значит, соболя, песца и белки взяли довольно.

      Служилые живо разболоклись и, под нескончаемые расспросы покидав одежду у входа, уселись за стол, оглаживая от удовольствия бороды, потирая руки в предвкушении ужина в тепле, среди своих. А пока Кирька и Михей метали на стол немудреную еду, обсуждали поход.

      – Ох, Ефимий, чуть не забыл, подарочек для тебя, на-ка, прикинь.

      Атаман передал Ефимию лисий чебак под белкой.

      – Князец Яндаш жалует тебе. Носить – не переносить. Видно, шибко ты его песнями своими пронял в прошлый раз.

      Все понимающе загудели – богатый подарок и полезный.

      – Теперь твоей башке никакие морозы не страшны, сны сами попрут.

      – Спасибо Яндашу, справный мужик. И малахай