Котел Чингисхана. Станислав Гольдфарб

от реки Ангары, ближе к крутояру стоит сруб. Бревна один к одному – в обхват. Настоящий стеновой лес. У сруба плоская крыша, дверь низенькая, оконца— волоковые – закрываются изнутри задвижной доской. Это зимовье. Ничего мудреного на первый взгляд. На деле все сделано с хитростью. Потолок – двойной. В нем – вход-выход. А по всему периметру парапет брусчатый для стрельбы – не ровен час, нападут немирные таежные люди.

      …Чуть поодаль от зимовья из сугроба, наметенного ночной пургой, торчит большой крест.

      Раннее утро. Из дверного проема бочком протиснулся молодой парнишка. На нем старенький зипунишка, накинутый на плечи. На голове аська – теплая шапка без ушей, на ногах кагушки из косульих камусов, выменянных у тунгусов. Поеживаясь и зевая, парень засеменил вокруг зимовья осмотреться – нет ли чужих следов…

      Один за другим выходят другие зимовщики. Их мало. Большая часть ватаги еще вчера отправилась собирать ясак. Возвращения ждали ближе к вечеру.

      …Каждый сразу принялся за дело. Один пошел к речной проруби за водой, другой подколол дров, третий проворно, чуть ли не на лету хватает из под звонкого колуна чурочки и, складывая их в охапку, таскает в зимовье. А там уже разгорелся огонек в наспех сбитой еще осенью печке, и скоро из дыры в крыше пошел сероватый дымок.

      …К тому времени, когда было готово немудреное варево и зимовщики собрались к столу, сколоченному из нескольких лесин, работы переделали немало.

      – А что, Ефимий, какой те сон намедни грезился? – спросил молодой казачок.

      – Самммо лучший, – откликнулся Ефимий, известный среди зимовщиков рассказчик.

      Был он родом из поморских, в Сибирь подался не от любопытства. О том отдельная история. Грамотных с радостью брали передовщики, полагая, что те быстрее выучат братские языки и будут с местными толковать на равных. Опять же, когда надо – составят отписку воеводе.

      Русая окладистая борода – Ефимий шутил, что в тайге с такой бородой теплее, – придавала ему вид дружелюбный. Пышные усы овалом сливались с бородой. Он располагал к себе, так что, когда не ладились переговоры с таежными и братскими людьми, Ефимий был тут как тут. Брови русые, глаза – при любой погоде – лучатся, как будто в каждом по искорке солнечной. Оттого, если даже и сердится Ефимий, глаза смеются. Смеются и все тут, ну как на такого сердиться можно?!

      И во всем своем облике статный мужик – не крепыш, не худощав, а все в самый раз. Роста Ефимий был среднего, верткий, спорый на руку. Топор держал крепко и орудовал им умело, так, что казалось – не массивный инструмент, а ножик в его руках.

      Походка у Ефимия была твердой, как у атамана. А коли на лыжах надо по следу сбегать, тут и вовсе равных не было.

      Ефимий был прост и доступен. Балагурил, мог часами забавлять ватажников, рассказывая о своих странствиях, о том, как ходил на Лену, о казенной службе в Енисейске. Но коли потребно бывало осадить нерадивого, завести серьезный разговор, рассудить спорщиков – переключался быстро. Зимовщики доверяли ему и прислушивались к советам. Ватага уважала