.

[3] и королевских пальм. А все потому, что Ориноко, бескрайняя, темная и многоводная Ориноко, отделяла – почти с математической точностью – дикие горы и многострадальные каменные нагромождения Гвианского щита[4] от плавной, бескрайней и усыпляющей монотонности венесуэльских равнин.

      Река, словно затягиваемый пояс, стремилась очертить круг, ограждая плоскогорья от равнин. Поэтому, плывя посередине полноводного потока, можно было сказать, что левый борт судна относится к миру лошадей и коров, а правый – ягуаров и обезьян: ну где еще на планете какие-нибудь несколько сотен метров воды служат четкой границей между такими несхожими мирами?

      Сельва и гребни гор – с одной стороны, бескрайние пастбища – с другой, а впереди – глубокий и грязный поток, проворно рассекаемый носом лодки, благодаря шумному и мощному мотору, с силой толкавшему широкую и перегруженную куриару.

      Весь ее экипаж составлял рослый, худощавый мужчина с загорелым лицом, на котором выделялись необычайно светлые прозрачно-голубые глаза. Казалось, он дремал, надвинув шляпу на лоб, а на самом деле – цеплялся взглядом за любую деталь. Как-никак «мусью»[5] Золтан Каррас провел в здешних краях большую часть жизни, и ему по опыту было известно, что при всем своем кажущемся спокойствии Ориноко – река коварная и может играючи перевернуть лодку, как раз когда ты уверен, что беспокоиться не о чем.

      Опасность заключалась не в стремнинах в верхних слоях воды: опытный лодочник знал, как их избежать, – и не в запутанной сети ведущих в никуда проток огромной дельты, населенной кайманами, анакондами и пираньями. Самую серьезную и грозную опасность великой реки представляли собой предательские подводные камни, притаившиеся почти у самой поверхности: корпуса судов разбивались о них, точно яичная скорлупа. А то вдруг непонятно откуда возникало течение: не успеешь опомниться – а оно уже подхватило судно и потащило за собой, чтобы со всей силы швырнуть на толстые деревья или на крутой правый берег.

      Гвианские реки уже трижды оставляли венгра ни с чем, когда, мокрый с головы до ног, он яростным взглядом провожал свое имущество, уходящее на илистое дно или в брюхо кайманам. И, хотя ему было не привыкать начинать все с нуля, он чувствовал, что силы у него уже не те, чтобы пережить новое крушение. Вот поэтому он старался ничего не упустить, чтобы вовремя угадать намерение переменчивой Ориноко.

      – Шалишь, не возьмешь, старушка! – приговаривал он с улыбкой, опуская руку в воду; вокруг нее тут же образовался небольшой бурун. – Я не позволю тебе снова сыграть со мной одну из твоих дурацких шуточек.

      Там, впереди, километрах в трех, уже показался самый скверный аттракцион Ориноко, самый страшный, поглотивший за всю свою историю не счесть сколько людей и лодок: проход между двумя островками, напоминавшими спящих игуан, узкий и коварный канал, который во время паводка превращался в настоящий кошмар для тех, кто отваживался отправиться вниз по течению.

      «Пожиратель куриар» – так называли его в этих краях. Не секрет, что обитатели прибрежной деревеньки, расположенной на следующем повороте, пробавлялись в основном тем, что давала им река, которая выносила к их лачугам остатки бесчисленных кораблекрушений. Уверяли даже, будто излюбленным развлечением местных жителей было заключать пари: пройдет или потонет? – относительно любого судна, появлявшегося выше по течению.

      – Придется вам подождать! – проговорил венгр. – Если желаете поспорить по поводу моей шкуры, погодите, пока я набью утробу и передохну.

      Он обвел взглядом левый берег, заметил группу сейб, которые росли на берегу крохотной бухты, и, решив, что это отличное сестеадеро[6], медленно развернул куриару влево, описав широкую дугу, чтобы подойти к нему против течения и причалить носом.

      Соскочил на землю, крепко-накрепко привязал цепь к ближайшей сейбе, затем, бросив последний взгляд на островки: отсюда они совсем не напоминали спящих игуан, – подхватил свое короткое ружье и, чутко прислушиваясь, крадучись исчез в леске.

      Вскоре он вновь появился на берегу, неся за хвост маримонду[7]. Он одним взмахом отсек ей голову, потому что, проведя столько лет в сельве, так и не приучился жарить обезьяну вместе с головой. А все дело в том, что всякий раз ему начинало казаться, будто он собирается съесть своего кузена Александра: у того взорвалась в руках канистра с бензином; вид у бедняги и выражение лица были точно такими же, как у запеченной обезьяны.

      Полвека уже прошло, а эта картина все еще стояла у него перед глазами, а в ушах звучали крики несчастного мальчишки, рыдания его матери и рев боли и отчаяния, с которым отец бросился к живому факелу в тщетной попытке вырвать единственного сына из лап самой жуткой из смертей.

      Начиная

4

Гвианский щит – выступ докембрийского фундамента в северной части Южно-Американской платформы, образующей Гвианское нагорье.

5

«Мусью» (от франц. monsieur, господин) – так в Венесуэле называют иностранцев.

6

Сестеадеро – место отдыха для скота, укрытие от жары.

7

Маримонда – светлолобая коата, цепкохвостая обезьяна среднего размера.