На кресах всходних. Михаил Попов

от него круги, стоит ли так уж дерзать.

      Петр Сергеевич горячо оппонировал: нельзя зарывать искру, может быть, какого-нибудь даже дара в родимой, но бесперспективной ботве, такому толковому пареньку, как Витольд, нельзя оставаться в глуши – зарастет бурьяном родник разума. Надо двигаться в большие университетские центры.

      Польщенный Ромуальд притворно отмахивался:

      – Зачем нам, здесь приживется, и дел тут не переворочать.

      – Занижаете, занижаете, Ромуальд Северинович, горизонт сына своего, а он, может быть, птица иная, не здешнего леса житель. Образование, только оно по-настоящему выявляет все высокое предназначение человека.

      – Испортится он на городских диванах.

      Петр Сергеевич возмущенно вскакивал:

      – Кто? Витольд? Не таков, не таков, он со стержнем.

      – Стержень – пока дома сдержан, а там пойдет финтить.

      – Не понимаете вы Витольда. Я сам его учил.

      Ромуальд только усмехался:

      – Не перехваливайте, зря это. Витольд сынок крепкий, но великан только для здешних краев. А в городе он сотрется.

      – Вы Тиглатпалассар какой-то. Сами же предложили. Капризничаете!

      – Хоть как ругни, а сын – моя натура. Не может человек выпрыгнуть из своей земли, из своего племени и всех житейских завязок.

      – Но вы-то сам!

      – Что я?

      – Когда я только приехал, вы на каком языке говорили хотя бы, к примеру, – и понять было нелегко. А теперь речь у вас, можно считать, столичная.

      Ромуальд Северинович не удержал усмешку, ее можно было принять за самодовольную:

      – Так я годами с графьями беседы веду – обтесался, приноровился.

      – Так и Витольд пообтешется.

      – А по-польски я говорю еще лучше, – усмехнулся Ромуальд в усы.

      Петр Сергеевич не услышал этих слов, продолжая убеждать собеседника, что он должен дать сыну столичный шанс. Акцент – это тьфу, сдует его как ветерком, стоит оказаться ему на невском берегу.

      Надо сказать, что Петербург не был для белорусов чем-то запредельным и сверхъестественным, какой-то Америкой. С середины девятнадцатого века грамотные местные люди тянулись именно в столицу династии и империи, а не, например, в Москву, столицу России. Их больше интересовала возможность приблизиться к источнику верховной власти, а не влиться в океан русской жизни, выкроить что-то для своих отдельных нужд, а не кануть в гигантском котле народов. За первыми потянулись и все новые, и постепенно образовалась в невской столице приличная диаспора выходцев из приднепровских, припятских, наднеманских губерний. Петербург не был всего лишь гранитной чужбиной для белоруса.

      Как уж сообщалось, вступая «на престол» в Порхневичах, каждый новый предводитель рода – Ромуальд Северинович, а до него и Северин Францевич, а до него и другие – обязательно совершал одно ритуальное действие: писал с помощью купленных грамотеев дорогое и невнятное