Дети Солнцевых. Елизавета Кондрашова

все, и нескончаемые вереницы девочек, и мадам Адлер, и Варя, и окна, и двери, и половицы, наконец начинает кружиться и она сама. Она делает отчаянное усилие, чтобы удержаться, протягивает руки, чтобы ухватиться за что-нибудь…

      В это время мадам Адлер взглянула на сестер и, увидев изменившееся, бледное до зелени лицо, бессмысленные в упор глядящие глаза и вскинутые руки старшей девочки, поспешно подошла к ней. Но Катя зашаталась и, прежде чем инспектриса успела поддержать ее, как подкошенная рухнула навзничь, глухо ударилась об пол затылком и лишилась чувств.

      Несколько голосов громко вскрикнули; пары, поравнявшиеся с дверью, разом остановились. Шум мгновенно затих; вместо него в рядах послышалось тревожное жужжание. Несколько девочек бросились помогать инспектрисе, которая нагнулась над помертвевшей девочкой и старалась приподнять ее.

      Бледную, с бессильно опущенными руками и повисшей головой Катю положили на ближайшую скамейку. Несмотря на то, что возможная помощь была тотчас же ей оказана, девочка не приходила в себя, и ее в сопровождении подоспевшей мадам Фрон отнесли в лазарет и уложили в постель.

      Весьма вероятно, что потрясения последнего времени, смерть отца, к которому девочка была глубоко привязана, болезнь матери, потеря брата и общий переворот в жизни подготовили болезнь, и нужен был только толчок для ее обнаружения. Таким толчком были сдержанные в этот день слезы при расставании с матерью, страх перед неведомым будущим, стремление скрыть робость, масса новых впечатлений и, наконец, ушиб. С этого дня Катя заболела, и ее болезнь была серьезна и продолжительна.

      Варя, увидев, что сестру уносят, бросилась к ней, вцепилась руками в ее платье и громко заплакала.

      – Тише, тише, как не стыдно! Такая большая девочка, а кричишь, точно маленькая! – сказала мадам Адлер, неодобрительно качая головой и высвобождая платье из ее рук. – Оставь, понимаешь, что я тебе говорю? Сестра больна, ее надо отнести к доктору, в лазарет.

      – Катя умерла? Так же как папа и Федя? – не унималась девочка.

      Мадам Адлер нагнулась к ней и, дотронувшись пальцем до ее подбородка, приподняла заплаканное лицо, по розовым щекам которого текли крупные слезы.

      – Дурочка! – сказала она успокаивающим голосом. – Твоя сестра всего лишь очень устала. Она поспит и будет совсем здорова. Если ты будешь умницей, я тебя пущу к ней в четыре часа.

      Варя исподлобья смотрела на мадам Адлер.

      – Она, правда, не умерла? – пытливо спросила она.

      – Что за вздор ты городишь! Я тебе говорю, что она только устала, отдохнет и будет совсем здорова, – проговорила мадам Адлер, улыбаясь.

      – И вы меня пустите к ней сегодня?

      – Пущу, если ты будешь умницей.

      – А когда же мы будем завтракать? – вдруг спросила девочка, подняв на инспектрису свои блестящие, черные, еще не высохшие от слез глаза.

      – Завтракать?! А разве ты не кушала? – мадам Адлер посмотрела на часы, висевшие на крючке ее пояса.

      – Я утром только молоко пила, а Катя ничего не хотела, ничего, – повторила Варя с ударением