Страсти по рыжей фурии. Татьяна Тронина

Можно, конечно, – нехотя ответила я.

      – Отлично! Приходи ко мне в гости.

      – Когда?

      – Да хоть завтра! – воскликнула она. – Впрочем, если ты занята, приходи в выходные.

      – Я бы с удовольствием, но...

      – Что? – испугалась Шурочка, словно от этого визита зависела вся ее жизнь.

      – Я живу не одна, мой молодой человек... – стала я мямлить, все еще надеясь, что Шурочка отстанет от меня, но та не дала мне договорить:

      – Я все понимаю, приходи вместе с ним!

      Она так просила, что я не смогла ей отказать. «Мой молодой человек», то есть Митя, преспокойно бы отпустил меня в гости, но я не хотела идти одна. За ним я была как за каменной стеной, которую не могло разрушить Шурочкино назойливое любопытство. В самом деле, чего ей от меня надо?

      Я хотела знать.

* * *

      Митя сначала попытался отказаться идти со мной, тем более когда узнал, что никаких других мужчин, кроме него и малолетнего Шурочкиного сына, в доме не будет. Он не особенно любил присутствовать при бабских разговорах.

      – Митя, совсем недолго! – поклялась я. – Часик-другой – и мы уйдем.

      Шурочка жила за два квартала от нас. Митя купил моего любимого красного вина, букетик гвоздик – для хозяйки, и мы пошли.

      У Шурочки даже затряслись руки от какого-то странного возбуждения, когда мы наконец появились на пороге ее квартиры.

      – Ах, дорогие гости, – запела она. – А я тут одна, все про меня забыли... Я специально пиццу испекла к вашему приходу, да и кулич еще остался...

      Может быть, она не врала и действительно умирала от скуки?

      Сынок ее, шестилетний Витюшка, был не по годам развитым ребенком. Он поздоровался с Митей за руку, а меня очень серьезно спросил, пристально вглядываясь в мои веснушки:

      – Это болезнь, да?

      – Это весна, милый! – радостно засмеялся Митя.

      За окнами и впрямь была весна – светило солнце, неистово чирикали воробьи, откуда-то издалека доносились звуки благовеста – отмечали Пасху.

      Мы сели за стол, Шурочка разрезала свою пиццу, Митя открыл вино.

      – За Таниту! – произнесла Шурочка первый тост.

      – И за хозяйку, – тут же добавил мой добросердечный спутник.

      Витюшка двумя руками запихивал в рот кулич.

      Наконец я смогла пристально рассмотреть Шурочку – тогда, на вечеринке, в сумраке кафе, в суматохе, как следует сделать это было невозможно. Она была хороша, как и в юности: черты лица у нее были правильные, классические – большие глаза, тонкий носик, выразительный рот. Но сейчас, при ярком солнечном свете, свободно льющемся из окон прямо в лицо моей бывшей соседке по парте, я заметила на ее личике печать быстротекущего времени.

      Конечно, в двадцать семь лет редко у какой особы появляются морщины и тускнеет взгляд – разве что после болезни или от полного пренебрежения к себе, а Шурочка, судя по всему, очень тщательно заботилась о своей внешности. Но все равно что-то неуловимое произошло с ней – этой горькой складки у губ, которая возникает от постоянного