Театр незабываемой застойной поры. Геннадий Николаевич Седов

да любовь! – поклонилась. – Не прогоните?

      – Заходи, партизанка, – потянула от стены табуретку генеральша. – Леша, – обратилась к нему, – налей, пожалуйста, гостье.

      Перед десертом они вышли с Борей в палисадник покурить. Тотчас, словно из засады, надвинулись со всех сторон головы соседей. Мужчины, женщины, ребятня.

      – С праздничком! – послышалось.

      – Поздравляем!

      – Мир вашему дому!

      Понаторевшая в нравах дворового общежития генеральша вынесла и поставила у калиточки трехлитровую банку домашнего самогона, стаканчик, закуску.

      – Милости прошу, дорогие соседи! Очень рады!

      Подходили по очереди, выпивали, морщились. Цепляли оловянной вилкой селедочку, хрустящий огурчик. Мальчишки и девчонки дружно расхватали принесенную Юлией на подносе горку нарезанной халвы.

      Медовый месяц они провели в Калуге. У матери остался от родителей деревянный домишко в центральной части города, где она жила с племянницей Олей и ее семилетним сынишкой. Поместили их в нагретой солнцем чердачной комнате с выходившим на Волгу слуховым окном. С утра, позавтракав на кухне, они уходили на целый день в город. Бродили по тихим, поросшим травой улочкам, среди старинных построек, обветшалых, точно обугленных временем домов с резными наличниками, заходили под каменные своды Гостиного двора с заколоченными крест-накрест лавками, шли на берег реки, усаживались на косогоре, смотрели щурясь на проплывавшие мимо дымные моторки, причаливший на противоположном берегу к пристани буксир, с которого тащили по сходням мешки похожие на муравьев цепочки грузчиков.

      – Я так счастлива, Лешенька, – говорила загоревшая на свежем воздухе Юлия. Поправляла прикрывавшую серпик шрама бархотку на шее, клала голову на колени. – Ничего не надо больше, правда?

      Он гладил ей волосы, целовал – в глаза, губы. Все сошлось счастливо в те калужские тихие денечки: убаюкивающий ритм жизни, неяркая, трогающая душу природа срединной России, которую он так любил, близкая женщина рядом.

      В Калуге он написал первую свою театральную статью. Они посмотрели в местном драмтеатре великолепно поставленный «Лес» Островского, возвращались пешком, обменивались впечатлениями. После ужина он сел за столик, стал писать. Беглые наброски, без какого-либо плана или общей идеи. Перед глазами стояло густо напудренное лицо актрисы игравшей Гурмыжскую, встретившиеся на лесной дороге Счастливцев и Несчастливцев, стоявший неподалеку от театра на тускло освещенной аллее бюст Островского, у которого они остановились по дороге домой. Юля, помнится, ахнула тронув его за рукав: «Смотри, Леша, он улыбается!»

      По телу его пробежал холодок.

      – Юлька! – заорал.

      Она привстала на постели.

      – Леша, ты чего? – терла глаза.

      – Нашел! Гениальная тема!

      Слетело с небес: провинциальный русский театр! Центр культуры, просветительства, досуга людей живущих в глубоком захолустье, с унылой, однообразной жизнью. Мир сцены, счастливцевы