Форменное безобразие. Борис Чечельницкий

ибо – ученик.

      Не вундеркинд с прицелом на «маэстро»:

      Пятерками не жалует дневник.

      Достоин юниор приставки «экстра»

      Лишь тем, что не левша и не правша.

      Генетика уменья амбидекстра

      В наследство припасла для малыша.

      Что чем хватать по-прежнему загадка

      И чем плести коленца, антраша:

      Коряво пишет, двигается шатко.

      Вручили очень средний аттестат.

      Дилемма раздвоилась, как рогатка:

      В какое встрять из двух возможных стад —

      К станку и верстаку или за парту?

      А Госкомпросс, тем паче Госкомстат

      Не звали к постмодерну и поп-арту.

      И двинул в пролетарии школяр,

      Воспевший в рифму Ленинград и Тарту

      И всё окрест, что видел окуляр.

      Настало время воинского долга.

      В том, как махал лопатою столяр,

      Ни прока для отечества, ни толка.

      Любя устав, как исламист талмуд,

      Он, долг вернув, переживал не долго

      И нацепил супружеский хомут.

      Семья в пеленках, при смерти держава,

      В карманах – ветер, узы часто жмут.

      В мозгу – Высоцкий, Галич, Окуджава,

      Что крайне не типично в двадцать два,

      Но выглядит парнишка моложаво

      И делает слова, слова, слова

      И тумбочки в грязи, пыли и чаде.

      Способствует рожденью существа.

      Жена велит заботиться о чаде.

      Поэтому, пеленки постирав,

      Читает колыбельную о Чаде,

      Где бродит возле озера жираф,

      И бродит сам, бурля и закипая,

      В надеждах, но без денег и без прав,

      Зато она – такая прелесть – пая.

      Таскать и тискать – разве не искус.

      С тех пор ему понравилась папайя

      Звучаньем (не распробовал на вкус).

      Бюджет семьи давно вдыхает ладан;

      Не прикупив билет до Сиракуз,

      Он на Париж наскреб и Баден-Баден,

      А с прочим перебьется как-нибудь.

      Понять бы только – выбран или задан,

      Ошибочен ли, верен этот путь;

      И сможет в ходе пахоты, пехоты,

      Подпрыгнув, на ходу переобуть

      Какие-нибудь боты-скороходы?

      Из материалов Пенсил-клуба

      (Продолговатые опусы о литературных и исторических, реальных и сказочных персонажах)

      О жизни замечательных людей

      За СТО[1] по сто

      Не в чистом поле, даже не в Лодейном,

      Чуть с бодуна и малость подшофе,

      В дешевом заведении питейном

      С названием «Дорожное кафе»

      Во мне открылось общее с Эйнштейном,

      Не самому, помог один эксперт.

      Идти не мог, но был довольно ноский.

      И на меня взглянув, как на мольберт,

      Как у Гайдая: «Кеша?! Смоктуновский?!» —

      Он заорал: «Эйнштейнушка! Альберт!»

      У нас свои душевные хворобы,

      А этот, обознавшийся корчмой,

      Упорно звал меня на кинопробы,

      Когда приспело в Купчино, домой…

      Чернил бы мне, гусиное перо бы.

      – О, свет мой с амальгамою, скажи,

      Зачем я, сединою убеленный,

      С разгону влип в такие типажи?

      Как физик – ноль, стократ на ноль деленный,

      Как Буратино или же Кижи —

      Такой же деревянный, но унынью

      Не предаюсь: мы в чем-то, да близки:

      Биограф пишет, как дружил с латынью,

      По остальным случались трояки.

      Выходит, жизнь не вся горчит полынью.

      Вот у него с французским нелады,

      И я плутаю в этой ахинее.

      Еврейские прабабки и деды —

      Не Ротшильды, а несколько скромнее.

      Украинцы сказали бы: «Жиды».

      Жизнь потекла, как мед или сливянка.

      Цеди ее по капле, не разлей.

      Вот у него жена была славянка,

      На столько же, по паспорту, взрослей

      И добрая, хоть не самаритянка.

      Писать мы оба начали с ранья.

      В утиль переводили канцтовары.

      Публиковаться

1

причем СТО – не числительное в именительном падеже, не станция техобслуживания, не почивший в бозе петербургский телеканал, а Специальная теория относительности Альберта Эйнштейна.