Сполошный колокол. Владислав Бахревский

легкие шаги, теплые белые руки: Варя!

      – Братик! Жду тебя!

      Донат, сдерживая рыдания, бросился вниз по лестнице, мимо отшатнувшегося уважительно Сиволапыча.

      Старые стрельцы

      Куда он бежал, зачем, Донат не знал. Только все в нем кричало и болело.

      «Какую дань тяжелую берешь за единственное право – сказать: «Я твой!» – укорял он. Но кого? Родину? Первый шаг – кровь. Кровь того, кто так к тебе стремился, кто так любил тебя. Кровь отца. Второй шаг – разоренье. Третий – тюрьма. Четвертый шаг – и ты совсем один. Все двери на запоре. Ты – чужой.

      «За какие вины наказываешь? За то, быть может, что на чужбине рожден и вскормлен? Но это ведь чудовищная месть!»

      И вдруг глаза увидели.

      Кровь отлила от головы, и пустое сердце набухло почкой.

      Донат стоял на холме.

      Перед ним деревянное кружево домов, посыпанное густо серебром.

      Оно взросло на воле. Так растет дремучий русский лес: высоко и низко, вкось и вкривь. Не выдуман, не выхожен – сам собою. Потому и сказок в нем, как зверушек, видимо-невидимо.

      И, разрывая дебри деревянные, как луговины посреди лесов, стояли белокаменные церкви. Они не возносились над городом. Они вросли в него. Куполами-то не похваливались. Издали купола-то – золотыми капельками. Капельки те дрожали, как слезы, но оторваться, пролиться они не могли. И подумал Донат: пошкурить бы город, не скрыто ли под снегом и деревом золото? Золотое тело золотой души в сермяжной лукавой одежонке!

      «Родина, прости сомнения мои! Я – твой! Готов платить до самого конца за это: я – твой».

      Забурлило в нем веселое. Побежал он с холма и кинулся прямо в Довмонтов город[4], в Стрелецкий приказ.

      В те времена во Пскове было полторы тысячи стрельцов, расписанных по трем стрелецким приказам. Донат пошел в тот, что на дороге первым был: чего выбирать!

      На крыльце приказных палат стрельцу, загородившему бердышом дорогу, Донат сунул бумагу:

      – От Емельянова! К вашему голове!

      Стрелец почтительно покосился на бумагу и пропустил, не читая. Не умел.

      В приказе вдоль стен – лавки. Возле трех окон – три стола.

      Донат поклонился, спины особенно не утруждая.

      – С чем пожаловал? – спросили его.

      – Хочу, чтобы меня поверстали в стрельцы.

      Палата колыхнулась от громового дружного хохота. Кровь ударила Донату в голову. Схватил огромную дубовую лавку, поднял над головой и швырнул на пол, под ноги гогочущим стрельцам. Лавка рассыпалась, дубовая доска треснула.

      Тихо стало. Не видывали еще такого стрельцы. Парнишка молод, а зол, как волк. И ведь силен! В поясе тонок, а сила битюжья.

      Никто не нападал. Донат повернулся и пошел прочь. Его остановил высокий, узкобородый стрелец:

      – Погоди! – Взял за руку, повернул к сидящим за столами; Донату стыдно было за себя, как овечка, сник. – Видишь?

      Донат увидел: у одного поперек лица шрам, у другого глаза нет, третий без уха, четвертый так иссечен, что

4

Довмонтов город – одна из крепостей Пскова, примыкающая к Кремлю.