Ястреб халифа. Ксения Медведевич

глядя на кошку. Большие миндалевидные глаза светились и щурились на солнце, острые уши шевелились, то прижимаясь, то настораживаясь, – словом, нерегиль весьма походил на огромного черно-белого кота, пригревшегося на солнце. Сходство довершали белый шелковый кафтан и черная накидка-бишт.

      Писец меж тем продолжал зачитывать вслух с длинного пергаментного свитка:

      – …«Кто дотронется до женщины, не принадлежащей ему по законам аш-Шарийа, да будет казнен. Кто утаит что из военной добычи, подлежащей разделу, будь то оружие, конь, женщина или невольник любого пола, да будет казнен. Кто поднимет руку на мирного жителя без приказа, да будет казнен. Кто в походе возьмет что в чужом доме или уведет животное, или женщину, или раба, да будет казнен. Кто откажется совершать молитву в положенное время, да будет казнен. Кто откажется повиноваться повелителю верующих во время объявленной войны за веру, да будет казнен. Кто отдаст женщину, присужденную ему из военной добычи, во временное пользование другому, да будет казнен. Кто отдаст женщину, присужденную ему из военной добычи, в пользование за деньги, да будет казнен. Кто утеряет свое оружие в походе или на поле боя и не сможет его вернуть, да будет казнен. Кто потеряет запасного коня и не сможет следовать за войском, да будет казнен…»

      Военачальники переглядывались. Мудрость нового закона никто оспаривать не решался – ведь Али в Книге говорил то же самое от имени Всевышнего. Тем не менее среди каидов витала одна и та же мысль.

      Наконец ее озвучил старый Тахир ибн аль-Хусайн. Он тихо, словно для самого себя, проговорил:

      – А у нас армия-то после исполнения этих законов останется?

      Тарик встрепенулся, прищурился и ответил:

      – Именно. Останется армия.

      Когда катиб окончил чтение, он смотал свиток, поцеловал печать повелителя верующих и благоговейно возложил документ на голубую подушку с золотым шитьем. Аммар с удовлетворением осмотрел ряды воинов в поблескивающих кольчугах и кивнул, разрешая всем разойтись.

      Тут он вспомнил, что хотел спросить самийа кое о чем, – и не обнаружил Тарика рядом с собой. Аммар невольно вздрогнул.

      Он пока так и не смог привыкнуть к бесшумности и мгновенности текучих перемещений нерегиля. Не зря те, кто видел самийа в бою, говорили, что человеку с мечом против него делать нечего. Рассказывали, что джунгары, которых нерегиль убивал в степи, не всегда понимали, что уже лишились головы или половины тела. Сумеречники всегда были страшными противниками, Всевышний тому свидетель, но нерегиль, как рассказывали, и вправду оказался чем-то особенным. Аммару было любопытно, против кого Тарик воевал на западе, что его сумели скрутить, заковать и продать, как верблюда или раба-зинджа, Яхье за три кинтара золота.

      Нерегиля халиф приметил на другой стороне двора, у резных ворот, ведущих в сад. В черной накидке и туго перетянутом поясом кафтане Тарик казался обманчиво хрупким – и обманчиво безобидным. «Ножки тоненькие, запястья тоненькие, шейка худенькая, жилка на шейке дрожит, ушки торчат, глазки большие – это что, девица или антилопа?» Яхья рассказывал, а потом записал в назидание