Наша Светлость. Карина Демина

печально… я бы сказала, что недопустимо… мы должны сочинить петицию против…

      А я стояла, ощущая себя совершенно лишней на этом празднике мирового добра.

      – …или вот здесь. У нее трое детей. И муж погиб…

      Я тихонько постучала о каминную полку.

      – …но следует заметить, что сыну уже двенадцать. Этого достаточно, чтобы пойти работать. А двое вполне в состоянии прокормить…

      Нас не замечают? Что ж, придется заявить о своем присутствии.

      – Добрый день, дамы, – сказала я и реверанс сделала.

      Ингрид утверждает, что сейчас мои реверансы действительно похожи на реверансы, а не на внезапный приступ подагры.

      Обрыв разговора. Ледяные взгляды. И приподнятая бровь в молчаливом вопросе: какого такого лешего нашей светлости в сих краях понадобилось и не найдется ли у нее по счастливой случайности дел иных, неотложных где-нибудь в другом крыле замка?

      – Я… то есть мы, – не следует забывать об Ингрид и Тиссе, – пришли, чтобы принять участие в работе Благотворительного комитета.

      Выделите нам по стульчику, чашке и розовых бумажек с виньетками тоже дайте. Полагаю, в них вся суть, а не в профитролях. Впрочем, от последних наша светлость тоже отказываться не станет.

      Молчание длилось и длилось…

      – Мы рассмотрели вашу просьбу. – Леди Флоттэн обладала глубоким контральто.

      Просьба? Я ни о чем их не просила.

      – И сочли невозможным удовлетворить ее…

      – Могу я узнать, по какой причине? – Спокойно, Иза, кричать нельзя. Улыбайся. Держи лицо. Если у Тиссы получается, то и у тебя выйдет.

      – Благотворительный комитет – организация, от которой зависит благополучие многих людей. И, как вы сами понимаете, наша репутация должна быть безупречна…

      Допустим, я понимаю.

      – …а вы – угроза для нее. Для всех нас.

      – Почему?

      Леди Флоттэн соизволила подняться. Что-то знакомое привиделось мне в ее движениях. Эта манера держать спину и поворот головы…

      – Потому что особа вроде вас, безусловно, имеет некоторую власть над мужчинами. Они слабы. Безвольны во всем, что касается их желаний.

      И этот тон знаком до боли. А уж выражения-то…

      – Но женщины – иное дело. Вам здесь не рады и никогда рады не будут.

      Это я уже поняла. Осознала, так сказать, всем своим испорченным естеством.

      – Вас терпят. Из жалости. И это жалость не к вам, а к вашему несчастному супругу, который, мы надеемся, все-таки прозреет.

      И ушлет меня за край мира во имя всеобщего счастья и благоденствия? Не дождутся. А если ушлет, то я вернусь, хотя бы для того, чтобы высказать ему все, что думаю.

      – Само ваше присутствие… – она приложила к носу кружевной платок траурного черного цвета, словно от меня воняло, – …действует разрушительно… и мне искренне жаль загубленную душу.

      Это у Кайя, что ли? Или я еще кого-то успела толкнуть на путь порока? Если так, то я нечаянно.

      – Взять хотя бы эту юную леди…

      Тиссу?

      Тисса