Житие тщеславного индивида. Владимир Ионов

я только мелочь, которую все равно бы в земле оставили. Не помогло. Ещё туже стянув ворот, дядька потащил меня вместе с сумкой в контору. Там он вызвал к себе в кабинет тетку из столовой, велел ей взвесить картошку «для составления акта» и принялся звонить в милицию. Дозвонился, назвал себя по должности и по фамилии, сказал, что поймал вора, опустошающего посадки картофеля рабочих «Вторчермета», спросил надо ли доставлять меня в отделение или они сами приедут за преступником. А я стоял в углу, прижатый к стенке двумя стульями, чтобы не рыпался, и ревел в голос, что больше не буду. Рев мой был видимо слышен по телефону, и дядьку очевидно спросили сколько же мне лет, потому что он сказал: «Не знаю, но руки у него в наколках, значит урка уже бывалый».

      Милиции я оказался не нужен. С малолеткой ей больше возни, чем славы. Велели дать пинка под зад и отпустить вместе с картошкой. Но у дядьки созрели свои планы. Он принялся составлять протокол, а чтобы я не наврал фамилию и адрес, пообещал арестовать мою корову до прихода родителей. Деваться было некуда, пришлось говорить правду. «Да и хрен с ним – лишь бы отпустил скорее», – думал я, не зная ещё силы бумаги.

      Скоро, однако, узнал. Почему-то я в тот день не пас корову, а лежал дома на полатях под потолком. Мать гнулась у корыта, когда в комнату без стука вошел дядька с «Вторчермета». Он по-хозяйски сел к столу, отодвинул на край пустую посуду, достал из планшета знакомый мне лист бумаги и ткнул его матери, остолбеневшей от важности долговязого дядьки и неожиданности всего происходящего.

      – Дело пахнет судом и детской колонией. Двенадцать кило картошки – не шутки, – пояснил дядька. – В войну и за пару килограммов сажали, а ваш и другие с ним, как кабаны, все огороды у наших рабочих перерыли.

      – Мамка, он врет! – заорал я с полатей. – Там мелочи всего на термос было. Солить её нам что ли? Мы никогда больше не подрывали – только что пожрать.

      – Кто тут врет, не знаю, – возразил дядька. – В протоколе всё подтверждено взвешиванием и свидетелями.

      – И что же теперь будет? – со слезным надрывом в голосе спросила мать.

      – Если протоколу дать ход, будет колония. А если хозяину картошки возместить ущерб, согласен не заводить дело.

      – Может, молоком отдать – литр на кило? – спросила мать всё тем же голосом. – Денег в доме и тыщи не наберется.

      – Пока сколько есть. За остальными приду на неделе. Ущерб хозяин огорода оценил в пять тысяч.

      – Да где же я возьму столько!? У меня орава в шесть ртов и все разуты-раздеты. Может, мы осенью картошкой отдадим?

      – Деньги неси, мать и находи остальные, иначе я как раз на проспект еду, отдам протокол в милицию.

      Ревя уже в голос, мать откуда-то достала деньги, положила перед дядькой, тот, не считая, сунул их в планшет, туда же убрал и протокол, сказав, что отдаст бумагу в другой раз.

      …Мне, конечно, здорово бы влетело, если бы мать могла достать меня на полатях, но я затащил приставную лесенку