Самое гордое одиночество. Анна Богданова

эти слова напишем, а то забудем, – предложила Пуля.

      – Я писить хочу, – заныл Кузя.

      – Да подожди ты! – отмахнулась Огурцова, словно говоря: «Тут дела поважнее!»

      – Абыр, абыр... Что-то знакомое, – силилась разгадать тайну маминых слов Икки. – Это точно, девочки, какой-то восточный язык! – наконец вывела она.

      – Да кто ж у меня по ногам-то ползает?! – воскликнула Пулька и посмотрела сначала на Кузю, потом на Афродиту.

      – А можно сшить костюмчики из вискозно-шерстяной ткани! 50 на 50! Из вискозно-шерстяной, говорю!

      – Адочка, такое впечатление, что тебе наплевать на собственную тетю! – вспылила я.

      – Почему? Что случилось-то? Что? Пожар? Потоп? Я не понимаю ничего! Я-то тут при чем? Весь вечер голову ломаю, из чего им форму шить, а они меня еще и обвиняют! Хорошенькое дельце! Нет, ну надо же! Хорошенькое дельце!

      – У твоей сестры мать с ума сошла, какой-то чепухи ей по телефону наговорила, мы все сидим, гадаем, что бы это могло значить, а она, видите ли, голову ломает, из чего ей форму шить! Потрясающе! Времени больше не будет! – взорвалась Пуля.

      – А что она такое сказала-то? Что? Что такое можно сказать, что нельзя понять?! – вопрошала Адочка на весь зал.

      – Вот что! – И Пульхерия сунула ей под нос салфетку с загадочным текстом.

      – Господи! Да что тут непонятного?! Что? По-моему все понятно! Читаю для дураков! – И Адочка без запинки прочла то, что не вылетело из моей головы и было воспроизведено на салфетке: – Нашла все-таки место! Нашла! Лавка рыба капут! Лавка рыба капут! И чего тут непонятного? – Кузина уставилась на меня своими огромными, чуть выпуклыми глазами.

      – Потрясающе! – после минутного молчания восторженно воскликнула Икки. – Абыр... Что-то знакомое! Абыр-валг! Это ж Главрыба! Как же я сама-то не догадалась! – И она с силой ударила себя кулаком по лбу.

      – Тетька сама себя бьеть! – заметил Кузя.

      – Как гоголевская унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла, – подметила я.

      – Ой! Только не надо о Гоголе! – взмолилась Пульхерия.

      – У тебя мамаша в Шарикова превращается! – Икки не могла сдержать смеха. – Она палиндромами изъясняется. Теперь-то ты поняла, что она сказала: нашла, мол, место, где есть телефонная связь (а именно на дереве) и что рыбной лавке Эльвиры Ананьевны пришел капут, иначе говоря, конец – или проворовались, или еще что-нибудь, но одно ясно – закрылись они. Адочка, а как это ты с ходу так прочитала?

      – Я всегда, когда в метро еду, названия станций задом наперед читаю от нечего делать. Всегда задом наперед! Всегда! Тропорэа, Оверибиб, ХеНДеВ, Овохеро, – кузина демонстрировала свои способности.

      – Переведи, – приоткрыв рот, попросила Икки.

      – Орехово, ВеДэНХ, Бибирево... – и не успела сестрица перевернуть Тропорэа, как вдруг...

      ...В это самое мгновение произошло нечто невообразимое. Огурцова громко загоготала. На мою ногу под столом кто-то или наступил, или прополз по ней – непонятно, ясно лишь одно – этот кто-то был очень тяжелый. Скатерть возле меня зашевелилась, приподнялась... Я наклонилась и увидела очень