Король-девственник. Катулл Мендес

пастушку» на дворцовых празднествах; слишком декольтировались, желая популяризировать, свою красоту. И вообще, делали много подобных глупостей. Но то время миновало. Теперь мы строги, держимся с достоинством и стали ханжами; занимаемся высокими идеями, говорим о политике, пока нас причесывают. Ведь нужно же подумать о будущем династии. Нас сильно тревожат республиканцы. Вы не читаете журналов? Катастрофа была бы неизбежна, если б не принимали мер. Мы следим за собой, потому чти на нас, смотрят все. Ездим в лес, но розы уже срезаны. И потом, заметьте, нам от тридцати до сорока лет. Не мне — а ей! Почти, ведь, матроны. Наш портрет! Быть может, в бальном платье, и просвечивающее? А! Да он вовсе не целомудрен, ваш король Фридрих II! Сожалею об этом и поздравляю вас; что-то вы с ним поделаете! Однако, не рассчитывайте вовсе на портрет. Прежде всего, я этого не желаю. Я не дала бы ему даже своего, если б он его попросил.

      Князь Фледро-Шемиль изобразил огорченную физиономию. Он низко, со вздохом поклонился, и сделал шаг к двери.

      — О! — сказала она, снова усаживаясь в кресле и расправляя на коленях складки своего палевего фуляра, — вы, кажется, в отчаянии, господин посланник! Посмотрим, вернетесь и расскажите мне все. Что вам обещано, в случае удачи?

      Князь Фледро приблизился.

      — Буду откровенен.

      — Конечно. Разве можно лгать!

      — Я надеялся получить высокую награду.

      — Вас сделали бы министром, из-за любви к портрету?

      — Почти так.

      — Да! это меня удивляет. Не сердитесь! Вы дурно поняли, что я этим хочу сказать. Мне кажется, есть род службы, не менее почетный, но который более соответствовал бы вам.

      — Какой же, именно, сударыня?

      — Ну, хоть бы, тот, который вы занимаете в данную минуту, — сказала она, разразившись смехом. — Ведь, этот род службы очень почтенный. Меркурий был один из двенадцати великих богов.

      Это его развеселило. Он оставил в сторону свой официальный тон и сделался, просто, послушным ребенком.

      — Король обещал, — сказал он, — назначить меня управляющим театрами в Нонненбурге. Вы поймете мою радость. Я заставил бы давать одну за другою все лирические драмы Ганса Гаммера! Но только не с нищей постановкой вульгарных импресарио. Имея под рукой государственные сундуки, которые служили бы кассой дирекции, я мог бы поручить рисование декораций. Макарту или Геннеру; я желал бы пригласить ангела, для исполнения роли Рыцаря в «Лебеде».

      Она погрозила ему пальцем, глядя на него боковым взглядом.

      — Недурно, — сказала она. — Это ловко придумано. Вы знаете мою страсть. Вам, верно, рассказывали, о веере, разбитом о барьер ложи. Но признайтесь в одном: вы также стали бы играть в этих комедиях?

      — Никогда.

      — Ну, значит, вы человек со вкусом.

      Он сделал вид, что находит это забавным.

      — А теперь, — сказал он, — все эти прекрасные мечты разрушены, так как я не получу портрета. По-прежнему, драмы Ганса Гаммера будут поставлены при декорациях, разрисованных