Нехорошее место. Дин Кунц

поблескивали, отражая свет. Она выпила эгнога.

      Теперь комнату наполняли звуки «Твоего нежного письма», одной из лучших композиций оркестра Гудмана. Пела Луиза Тобин.

      Какое-то время они сидели и слушали.

      Первой заговорила Джулия:

      – Я крепкая, Бобби, действительно крепкая.

      – Знаю.

      – Я не хочу, чтобы ты думал, будто я слабая.

      – Никогда.

      – Меня вытошнило не от выстрелов, не от того, что пришлось раздавить нехорошего парня, даже не из-за мысли, что я могла тебя потерять…

      – Я знаю. Из-за того, что тебе пришлось сделать с Расмуссеном.

      – Он – склизкий мерзавец, но даже он не заслуживает того, чтобы с ним так поступали. То, что я делала, ужасно.

      – Это был единственный способ расколоть его, а если бы он не раскололся, мы бы не узнали, кто его нанял.

      Джулия еще глотнула эгнога, посмотрела на мутное содержимое своего стакана, будто могла найти там ответ на только ей ведомую загадку.

      Тобин замолчала, уступив место соло на трубе Зиги Элмана, потом зазвучал кларнет Гудмана. От этой музыки маленькая неказистая комната, казалось, превратилась в самое романтическое место в мире.

      – То, что я сделала… я сделала для Мечты. В «Декодайн» порадуются, узнав имя работодателя Расмуссена. Но так сломать его… это хуже, чем убить на дуэли.

      Бобби положил руку ей на колено. Красивое колено. После стольких прожитых вместе лет он иногда все еще удивлялся, какое оно изящное, какие тонкие в нем косточки. Поскольку считал, что для своих габаритов она очень сильная, крепкая, неустрашимая.

      – Если бы ты не воспользовалась слабым местом Расмуссена и не выжала из него правду, это сделал бы я.

      – Нет, не сделал бы. Ты решителен, Бобби, ты умен и иной раз идешь к цели напролом, но кое-что тебе сделать не дано. И это тот самый случай. Не вешай мне лапшу на уши, чтобы поднять настроение.

      – Ты права, – после короткой паузы ответил Бобби. – Я бы этого не сделал, но рад, что сделала ты. «Декодайн» – это уже высшая лига, и если бы мы лопухнулись, то еще многие годы занимались бы исключительно мелочевкой.

      – Разве есть что-то такое, чего бы мы не сделали ради Мечты?

      – Да, конечно. Мы не стали бы пытать маленьких детей раскаленными докрасна ножами, и мы не стали бы сбрасывать невинных старушек с лестниц, и мы не стали бы забивать новорожденных щенят железным прутом… во всяком случае, без веской причины.

      В ее смехе веселья все-таки недоставало.

      – Послушай, ты – хороший человек, – продолжил он. – Сердце у тебя доброе, и, что бы ты ни сделала с Расмуссеном, оно не озлобится ни на йоту.

      – Надеюсь, ты прав. Иногда этот мир очень суровый.

      – Еще полстакана эгнога помогут тебе понять, что не все в нем так плохо.

      – Ты знаешь, сколько калорий в этом пойле? Я стану толстой, как гиппопотамиха.

      – Гиппопотамихи такие клевые. – Он взял ее стакан и направился на кухню. – Я люблю гиппопотамих.

      – Ты не захотел бы заниматься с нею любовью.

      – Наоборот.