Синдром Л. Андрей Остальский

Вздувшиеся такие рубцы. И он снова руку прятал за спину. Чтобы я не видела, чтобы не торжествовала. Не радовалась. А я на руку не особенно-то и смотрела. Все больше на губы. Наконец однажды он не выдержал, говорит:

      – Объясни, что это значит? Что ты смотришь так?

      Я свои губы облизала и говорю:

      – Как? Как я смотрю?

      – Ну, тяжело как-то… И все мне в рот… как будто…

      – Да, – говорю, – мечтаю я…

      – Мечтаешь? О чем?

      – А ты наклонись, я тебе скажу на ухо. А то вслух не могу. Вдруг услышит кто-нибудь.

      – Ну уж нет, я уже имел удовольствие близко оказаться…

      – Тоже мне, джигит! – говорю. – Бабу боится! Даже подойти робеет, бедняга…

      Всю болтовню про чеченскую борьбу за независимость я пропускала мимо ушей, хотя они и пытались меня агитировать с самого начала. Но потом… Нет, погоди, я сбиваюсь… Давай вернемся назад, к тому времени, когда я смогла укусить Рустама во второй раз…

      – Ты опять его укусила? Но как же ты смогла? Неужели его уговорила наклониться?

      – Ага, – сказала я. – Знала, чем его самолюбие задеть.

      Тут я снова поднялась и налила себе еще мускату. Потом продолжила:

      – Только он наклонился, я ему шептать стала всякие такие слова приятные: «…такой ты красивый… губы у тебя такие…» И он уже заулыбался, гад, чуть не мурлыкал от удовольствия. Расслабился… И тут я его – бац!

      – Ой, да ты что, – заверещала Нинка, и от страха даже на диван с ногами забралась.

      Мне стало нравиться, как она реагирует, как переживает. Но виду я не подавала. Продолжала спокойным, равнодушным тоном, как будто о прогулке в лес рассказывала.

      – До губ я, понятное дело, достать не могла, но в ухо, когда он расслабился, впилась глубоко и крепко… Умирать буду, не забуду, как зубы мои в него входили… Как хрящик в ухе хрястнул.

      – Какой ужас! – вскричала Нинка. – И что, неужели за это они с тобой ничего не сделали?

      – Конечно, сделали! Ты не представляешь, сколько опять было кровищи… Как Рустам вопил – и от боли, и от неожиданности, и от унижения. «Убью, клянусь, убью тебя, как бешеную собаку!» – кричал. И убежал – за пистолетом, надо думать. Ну, или за кинжалом. За секирой какой-нибудь. И пристрелил бы или прирезал, это уж точно, но старшие товарищи вмешались, усмирили его. Сказали: рано еще, погоди, она нам может пригодиться. Потом тебе ее отдадим на расправу. Кроме того, Рустаму нужна была срочная операция – ухо спасать, а то оно болталось на каком-то кусочке кожи, как на веревочке.

      Но это я все потом узнала, а в тот момент лежала и ждала смерти. В бога никогда не верила, а тут молиться принялась. К стенке отвернулась, глаза закрыла и молюсь. Причем, не поверишь, не спасения от гибели просила, а просто так, контакт устанавливала. Дескать, вот есть у Тебя такая. Таковская. Вот так звать. Свидетельствую почтение свое. Имей в виду на всякий случай. Если Ты все-таки есть, паче чаяния. И знаешь, что я скажу? Утешительно это было чрезвычайно. Даже уже вроде и не страшно