Крушение России. 1917. В. А. Никонов

сухого закона на деревне стало даже спокойнее, прекратились кулачные бои стенка на стенку. Сельские общества выделяли средства на госпиталя, девушки вязали и шили подарки фронтовикам, газеты с военными новостями деревенские грамотеи зачитывали до дыр.

      В 1915 году положение начало меняться. Необходимость в растущих размерах снабжать фронт продовольствием заставляла власти идти на ограничение вывоза продуктов за пределы губернии, где она произведена, вводить предельные закупочные цены на хлеб и фураж для нужд армии, которые оказывались в среднем на 15 % ниже рыночных. Крестьяне стали роптать, тем более что стоимость промтоваров росла непрерывно. Петроградское жандармское отделение сообщало осенью 1916 года – правда, со ссылкой на кадетского уполномоченного Земгора по закупке продовольствия, – что «крестьяне, запуганные реквизициями, недовольные вмешательством в торговые сделки губернаторов и полиции, не хотят продавать хлеб и другие припасы, опасаясь, что им заплатят по «таксе». Никаким уверениям в том, что им заплатят по правильной расценке и сообразно с их требованиями, они не верят»[528]. Крестьяне начали припрятывать продукты, создавая их нехватку в городах и, как следствие, рост цен. Одновременно стали распространяться слухи о наделении крестьян после войны землей в связи с тем, что «помещики изменили отечеству».

      Но основной причиной растущего недовольства села стало затягивание войны, которая уносила все больше жизней, в России – в основном жизней крестьянских. Количество мобилизованных в армию составит к моменту Октябрьской революции в общей сложности 15,8 млн человек, из них 12,8 млн призывались из деревни. Причем это уже была далеко не только молодежь призывного возраста, но и бородатые отцы семейств 35–40 лет от роду. Из деревни вырывались наиболее дееспособные труженики. Крестьяне начали задавать вопросы о справедливости целей войны, правильности правительственной политики и не всегда находили устраивающие их ответы.

      В том же отчете жандармского управления говорилось о циркулирующих в деревне слухах, еще более фантастических, чем в городе: «крестьяне охотно верят слухам о вывозе кожи, хлеба, сахара и пр. немцам, о продаже половины России графом Фредериксом тем же немцам и т. п.»[529]. Естественно, что подобные разговоры способствовали началу десакрализации образа царя в деревне. Не думаю, правда, что ко времени Февральской революции этот процесс принял уже необратимые формы. Великая княгиня Мария Павловна-младшая, работавшая в это время в лазарете в псковской глубинке, подтверждала, что крестьяне «каким-то загадочным образом» узнавали самые нелепые слухи о царе.

      Но выводы из них делались другие, нежели в столицах: «Как правило, это были байки и анекдоты с множеством подробностей и диалогов, и рассказывали они их без всякой злобы и осуждения. Ход их мыслей был созвучен со старой поговоркой: «Хороший царь, да недобрый псарь»[530].

      Российский крестьянин не был революционером,

528

Буржуазия накануне февральской революции. С. 134.

529

Там же.

530

Воспоминания великой княгини Марии Павловны. С. 211.