Сивцев Вражек. Михаил Осоргин

смерть смеется, даже всхлипывает от удовольствия, но беззлобно:

      «Вот о чем думаешь! Тебе какая забота – лежи в могиле, отдыхай. Обойдутся и без тебя, ничего. От больной-то, от старой, какая радость? Что от тебя, кроме помехи? Пустяки все это!»

      Слышно, как в кабинете кукушка кукует четыре раза. За окном, пожалуй, светло, но закрыто окно тяжелыми шторами.

      – Ох, смерть моя, – стонет Аглая Дмитриевна.

      – Подушечку поправить надо, – говорит сиделка. – Все сбилось.

      Поправляет подушки и опять садится дремать в кресле у постели.

      Проник свет в подвал. Крысенята разбрелись по закоулкам. Задремала и старая раненая крыса. Кошка на окне лениво ловит большую сонную муху. Поприжмет и оставит; та опять ползет. Время летнее – уже совсем светло.

      Видит Танюша под утро третий сон; и опять Стольников, веселый, довольный, смеется.

      – В отпуск? Надолго?

      Стольников радостно отвечает:

      – Теперь уж навсегда!

      – Как навсегда? Почему?

      Стольников протягивает руку, длинную и плоскую, как доска; на ладони красным написано: «Бессрочный отпуск».

      И вдруг Танюше страшно: почему «бессрочный»? А недавно писал, что скоро повидаться не придется, так как от командировки отказался. «Сейчас уехать с фронта нельзя, да и не хочется; время не такое».

      Стольников вытирает руку платком; теперь рука маленькая, а красное сошло на платок. Танюша просыпается: какой странный сон!

      Только шесть часов. Танюша закинула руки и заснула снова. Полоса света через скважину в шторах пересекла яркой лентой белую простыню и столбиком стала на стене над постелью. Отбился волос и лежит на подушке отдельно. На правом плече Танюши, пониже ключицы, маленькое родимое пятно. И ровно, от дыханья девушки, приподымается простыня.

      Пятая карта

      Стольников нащупал ногой выбитые в земле ступени и спустился в общую офицерскую землянку под легким блиндажом. Внутри было душно и накурено. На ближней лавке доктор играл в шахматы с молодым прапорщиком. У стола группа офицеров продолжала игру, начавшуюся еще после обеда. Стольников подошел к столу и втиснулся между играющими.

      – Ты два раза должен пропустить, Саша. Ты играть будешь?

      – Буду. Знаю.

      Когда круг стал подходить к нему, он, потрогав в кармане бумажки, сказал:

      – Все остатки. Сколько тут?

      – Вам сто тридцать, с картой.

      – Дайте.

      Глаза играющих, как по команде, переходили от карты банкомета к карте Стольникова, который сказал:

      – Ну-ну, дайте карточку.

      – Вам жир, нам… тоже жир. Два очка.

      – Три, – сказал Стольников и протянул руку к ставке.

      Карты перешли к следующему.

      Война прекратилась. Вообще исчезло все, кроме поверхности стола, переходящих из рук в руки денег, трепаной «колбасы» карт. Никогда Стольников не был студентом, не танцевал на вечере Танюши, не превращался из свежего офицерика в боевого капитана с Георгием, не был вчера в опере