Скажи это Богу. Елена Черникова

на скамейке, укутанный в толстое шерстяное, черно-синими ромбами пальто, похожее на плед.

      Я гуляла по аллее вдоль пруда – и вдруг вижу это. Сидит с книгой. Темно-малиновую вязаную шапочку надвинул на брови. Читает быстро-быстро страницы две-три, потом возвращается к началу, достает из кармана маленький круглый предмет с кнопкой – и опять перечитывает прочитанное.

      Основную площадь его скатерти, расстеленной на скамейке, занимают большие прозрачные пакеты с книгами, а на меньшей, свободной от литературы, и скукожился этот сосредоточенный читатель в пальто-пледе с желтыми пуговицами. И такой он был милый, уютный, а пейзаж – столь странный, что я не выдержала и пошла с ним знакомиться.

      – Добрый день, – говорю, – можно мне тут где-нибудь присесть?

      – Да-да, добрый, можно, – торопливо отвечает он, не поднимая глаз, и опять хватается за круглый приборчик с кнопкой. И опять читает прочитанное.

      – Как поживаете? – спрашиваю я, пристроившись на окраине литературного поля.

      – Еще немного, еще чуть-чуть… – бормочет дяденька.

      Ну, думаю, это вряд ли, что еще чуть-чуть. Скорее всего трудная и важная работа у него, раз он весь такой углубленный, кончик носа дергается.

      – Вы читали Чехова? – вдруг спрашивает он.

      – Читала, – отвечаю я.

      – Нравилось?

      – И такое бывало, – улыбаюсь я и думаю: посмотрит ли он хоть раз в мою сторону?

      – Говорят: гений, гений… – бурчит дяденька недовольно. – А где?

      – Что – где? – не понимаю я.

      – На какой странице? – И он вдруг резко повернул ко мне свое маленькое безусое лицо с аккуратными морщинками вокруг синих глаз. – Вы кто будете?

      – Алина. Гуляю, воздухом дышу.

      – Вот вы молодец, детка, что гуляете, а я вот битый час ломаюсь тут и уже дышать не могу. Воздухом… – И он с грустной миной полез в один из пакетов, пошарил и вытянул следующую книгу.

      И все сначала. Читает, перечитывает, приборчик с кнопкой, тяжелый вздох.

      – А что это у вас? – не на шутку заинтересовалась я. – Что вы делаете?

      – Считаю. Это – секундомер. А это – Чехов. Я тридцать раз просчитал «В овраге» и не могу поймать…

      – А что вы… ловите? – удивляюсь я.

      – Я ловлю момент истины, – грустно пояснил он мне, очевидно, полагая, что я его понимаю.

      – Чехов никогда не описывал корриду, – пытаюсь я вернуть его на землю.

      – При чем здесь коррида? – Он наконец вгляделся в меня внимательно и будто даже вынырнул из великих глубин, в коих барахтался до моего появления.

      – А при том, что «момент истины» переведен с испанского: это когда специально обученный человек попадает острием своего смертоносного оружия в уязвимое место специально обученного быка и последний начинает умирать.

      – Да что вы! – Дяденька потрясен. – А почему же все пишут книжки, статьи, делают телепередачи с таким… хм… убийственным названием? Вы замечали – сколько этих моментов истины в заголовках?

      – Конечно, замечала. Но я не из тех, кто любит писать в дорогую редакцию. Образование – дело личное.

      – А надо, надо писать! – Он вдруг совсем опечалился. – Писать!.. Это страшное дело.

      – Почему же? – Я поняла, что он перескочил на другую тему. Мне стало еще интереснее.

      – Вот мне заказали сценарий. Я их по жизни написал тучу. Но тут понадобился такой сценарий, чтобы все близко-близко к современной истории нашего дорогого Отечества, документально и реально, как у Чехова в рассказах о мужиках и бабах, но с элементами триллера, и чтобы все плакали от разных чувств. Понимаете?

      – Наверное, понимаю. Но не вижу проблемы. Нормальный заказ. Надеюсь, вы вовремя сдадите текст, – утешаю я его.

      – Нет, не понимаете, – вздохнул он. – Вы, наверное, никогда не писали ни прозу, ни драматургию.

      Я промолчала и стала что-то искать в своей сумочке, чтобы отвлечь дяденьку от расспросов о моей профессии: в магазинах города активно продавалась моя очередная книга.

      Он уже не мог остановиться. Какая-то беда переполняла его сердце и рвалась наружу.

      – Я с секундомером, тридцать раз, очень внимательно прочитал гениальный, как сказал мне заказчик, рассказ Антона Павловича «В овраге», от которого я и без секундомера плачу, как обиженный ребенок, и ни разу не поймал момента, где у Чехова начинается драматургическое, каноническое, обязательное в любой завязке вдруг!.. Вы понимаете? Чехов пишет без вдруг! Или я полный идиот.

      Дядечка поежился, поплотнее закутался в пальто-плед и устремил прямо в Чистый пруд загоревшийся взор. Видимо, надеялся остудить его в ближайшей проруби. День был теплый, лед пошел пятнами, похожими на проталины.

      – Вы чересчур самокритичны, – встряла я в его мероприятие, опасаясь, что пруд растает раньше срока и выйдет из берегов, кипя и булькая.

      – …даже в «Даме с собачкой», даже в ней, – продолжал он свою невероятную