Вожделение бездны. Елена Черникова

наконец! – рассвирепел Кутузов. – Моя не моя, а видеть это невозможно.

      – Невозможно, – отозвался мастер.

      В разговоре не хватало вектора, Кутузов чувствовал. А, ну конечно, мастер так и не спросил, откуда она у меня вообще. Скажу – купил за полтинник на птичьем рынке, он в морду мне даст. И правильно. Кто поверит в рынок?

      – Я купил эту Библию на птичьем рынке за полтинник, – спокойно сказал Кутузов.

      Мастер усмехнулся:

      – Я тоже так умею. Да ладно, что уж теперь.

      – Вы думаете, я её и умыкнул из музея? – с лёгкой печалью спросил Кутузов.

      – А я не знаю. Не видел и свечку не держал. Я реставратор. Хотите, всё сделаю, вам отдам, живите как можете. Только потом я вам не помощник.

      – Хорошо, я оплачу лечение. Сколько?

      – Три тысячи.

      – Долларов?

      – Евро. Или я зову милицию.

      – По рукам.

      – И по ногам, – недобро пошутил мастер. – В них, видите, правды нет…

      На улице Кутузов пережил ярость и гнев, потом удушье, потом панику, горе и сгорбленность, печаль, грусть и опять ярость. Евроденег у него не было и пока не предвиделось. Некстати вспомнились подушки, обещанные жене. И ещё более некстати вспомнилась сама жена, которая, к её счастью, сейчас была далеко.

      Возможно, в прадедах у Кутузова всё-таки были воины, ибо вдруг, прохваченный горькой страстью, он увидел себя со стороны и выпрямился; в позвоночнике упруго зазвенела музыка боя, как зоря, которую протрубили ему лично, и весь облик стареющего профессора стал иным.

      Когда распахнулась дверца, он даже не удивился. Аня изумлённо разглядывала давешнюю развалину и не обнаруживала никаких признаков усталости материала.

      – Едем? – осторожно спросила девушка.

      – Едем. В кино. Что сегодня дают?

      – В кино?! – Хорошо, что Аня была мужественная и современная. Другая на её месте могла бы и другие вопросы задать. – Поехали.

      Глава 14

      Вавила, утирай рыло, проваливай мимо! Один Бог безгрешен. Всякая неправда грех. Мужик лишь пиво заварил, а уж чёрт с ведром. Бог терпел, да и нам велел

      Время юности мы все проводим по-разному, в соответствии с природным запасом терпения. Ни один самый честный литератор на свете не описал юность полно и правильно, поскольку это решительно немыслимое дело.

      В юности все модернисты: напряжённый внутренний монолог, абсурдность бытия, непреодолимый разрыв между личной бытийностью и всеми тенденциями социальной жизни. Больно! Если бы в пятом-шестом классах детям вкратце пересказывали Фрейда и Сартра, то школу никто бы не прогуливал, полагая, что эти мальчики – свои люди, ровесники: те же проблемы! И уж после них, в седьмом, дети с удовольствием переходили бы к изучению наконец русских народных сказок по Афанасьеву, а в восьмом классе освобождённый, раскованный молодняк легче бы прощал барышне Лариной Т.Д. её непостижимое поведение.

      Но учебные планы по литературе пишут взрослые люди, как-могли-заработавшие себе на личный постмодернизм, вследствие чего