Раскодированная Россия. Александр Крыласов

сначала в какой-нибудь мерзкой дыре.

      Мне пора уже смириться – я не стану богат.

      Мне в затылок зло и страшно бьёт потухший закат.

      Ещё несколько минут, и я просто погружусь в темноту.

      Кто-то сзади бьёт по почкам и лопочет: «Лыжню»!

      Кто-то ловко завлекает: «Дам кредит или женю»,

      А я чувствую всем нёбом привкус крови и меди во рту.

      А страдающий парнишка, он же просто смешон.

      Сладко розовые щёчки, вместо нимба – капюшон.

      И надрывные вопли: «Эта сучка опять не дала»!

      Вот унылый, старый нищий – действительно ад,

      Каждый встречный прохожий отводит свой взгляд,

      Словно бедность заразна и может заглючить дела.

      Всякий хочет свою старость встречать в гамаке,

      Чтобы ноги в тепле, ну, а нос в табаке,

      А после забыться под чёрным могильным крестом.

      Но если по жизни ты шагал налегке,

      Часто утро встречал под столом в кабаке,

      Значит, смерть свою встретишь в канаве тире под мостом.

      Ну, а впрочем, не парься, что вышел седым.

      Не хочешь болеть – умирай молодым.

      Всё самое лучшее пишется до сорока.

      А после ты только удвоишь свой вес,

      Послужишь балластом, замедлишь прогресс

      И будешь мешаться в ногах с тупизной старика.

      – А вот другое:

      Нас чистоган как траву косит

      И отвосюду жлобством тянет,

      И друг звонок мизинцем сбросит,

      Изобразив, что очень занят.

      Душа как рана ножевая

      Болит и оставляет ямку.

      Я не живу, я доживаю

      И как фельдфебель тяну лямку.

      А что, касатик мой, случилось?

      Откуда вдруг такая смелость?

      Что? Ничего не получилось?

      Ну, из того, чего хотелось?

      А, может, слишком был ленивым?

      А, может, цели выбрал плохо?

      Зачем тянуться было к сливам?

      Нет бы, нагнуться за горохом.

      И вот итог твоей гордыни:

      Что на душе темно и пусто.

      Зачем лелеять было дыни?

      Нет бы, окучивать «капусту».

      Мы перед Господом предстанем

      Но не в костюме, а в исподнем.

      Кто хмурым, зимним утром ранним,

      А кто июльским, жарким полднем.

      И на весы пред Богом лягут

      Среди мобильников и сумок

      Листы мелованной бумаги,

      А там строка или рисунок.

      Троекуров, всплакнул и продолжил:

      – И с Серым у него были свои счёты. Тот, наоборот, уничтожал красоту. Сам же видел, во что они особняк превратили. Так, ладно, ещё три минуты и мы услышим залп орудий по случаю смерти моего друга, – мстительно произнёс Троекуров.

      – Какой залп? – не понял Крылов.

      – Пушечный, – уточнил Серафим, – все только болтать, горазды, а я пошёл в особняк, поджёг бикфордов шнур и сейчас разнесёт весь этот особняк вместе с упырями к чёртовой матери. Там у них взрывчатки до хрена. Это не пьяные песни на поминках, этому душа Витька точно обрадуется.

      – А как ты время высчитал? – спросил Андреич, считая, что Троекуров бредит.

      – Я