Заблудившаяся муза. Валерия Вербинина

образом сочетал в себе обе эти ипостаси, хотя швейцар, разумеется, даже не подозревал об этом.

      – Не извольте беспокоиться, Дмитрий Иванович, – почтительно сказал Тихон. – Будет сделано…

      Через несколько минут композитор вынес закутанную Оленьку на руках, усадил в экипаж и сам устроился рядом с ней.

      – Куда ехать-то, барин? – спросил кучер.

      И действительно, куда, растерялся Чигринский. Может быть, к Неве и…

      Нет, осадил себя Дмитрий Иванович, этого он делать не будет. Никогда! Бросать Оленьку в воду, чтобы потом опознавать раздувшийся, страшный, обезображенный труп… Он содрогнулся. Голова мертвой сползла ему на плечо.

      – Мы просто катаемся, – проговорил он, пытаясь сохранить спокойствие и поправляя тело, сидящее с ним рядом. – Поехали за город. И… и, пожалуйста, не очень гони, мы никуда не спешим…

      Извозчик кивнул, и лошадь медленно затрусила по улице. Оленька стала сползать с сиденья. Чигринский подхватил ее и вернул обратно. В свете фонарей он видел ее лицо – мертвенно-бледное, с чертами, которые уже начала обтягивать кожа, отчего они стали казаться заострившимися.

      «Danse macabre… voyage macab»[5], – мелькнуло у него в голове.

      Дмитрий Иванович чувствовал себя ужасно, и не только потому, что разыгрывал это нелепое представление и сидел в одном экипаже с мертвецом. Ужаснее всего было то, что он, который в глубине души считал себя как-никак человеком чести, не мог отделаться от мысли, что поступает как последний подлец, трус и даже хуже того. То обстоятельство, что на свой поступок он решился вовсе не от хорошей жизни, ничуть не утешало композитора.

      Они ехали по Английской набережной, мимо аристократических особняков, застывших в сумерках. И тут фортуна, сочтя, очевидно, что она и так слишком долго была благосклонна к Дмитрию Ивановичу, окончательно отвернулась от него.

      Сначала он услышал громкий треск, потом его отшвырнуло куда-то в сторону, и экипаж, подпрыгнув и завалившись набок, остановился.

      – Ах ты!.. – ругался кучер. – Колесо!.. Ах, чтоб тебя!..

      Одним словом, экипаж не выдержал езды по сокрушительной петербургской мостовой, и надо было выходить.

      – Сколько я тебе должен? – мрачно спросил Чигринский, потирая ушибленное плечо.

      – Да как же мне брать деньги-то с вас, барин? – жалобно проныл извозчик, но тут же сменил тон на деловой и деньги-таки взял.

      Видя, как Чигринский выбирается из кареты, неся на руках бессильно обмякшее тело Оленьки, кучер невольно забеспокоился.

      – Барин! Я ж не виноват… Столько ездил, и никогда никаких происшествий…

      – Это не по твоей вине, – быстро ответил Чигринский, отступая. – Даме еще до того стало плохо, я несу ее к доктору…

      – Сударь!

      Ехавшая за ними карета подкатила к тротуару. Дверца отворилась.

      – Если ваша спутница пострадала, я могу отвезти вас к врачу.

      Голос, доносившийся из глубины экипажа, был женский, молодой, но

5

Пляска смерти, путешествие трупа (фр.). Средневековая аллегория (обычно в живописи и скульптуре), когда процессия мертвецов (символизирующая смерть) увлекает за собой живых.