Заблудившаяся муза. Валерия Вербинина

– да, Чигринский готов был в этом поклясться – нечто вроде снисхождения к композитору, который, даром что без пяти минут гений, ну ничегошеньки не понимал в современной поэзии.

      – Рифмуются, – с восхитительной самоуверенностью объявил стихотворец.

      – Не рифмуются. – Чигринский стиснул челюсти, на скулах его ходуном заходили желваки.

      – Милостивый государь, – уже сердито промолвил студент, – если даже сам Пушкин в «Евгении Онегине» не стесняется рифмовать «колеи» и «земли…»

      – Так то Пушкин, – отвечал безжалостный ретроград Чигринский. – Он срифмует корову и полено, с него станется.

      – Но…

      – Потому что он Пушкин, и обставит он все так, что это действительно будет восприниматься как рифма. А «тебя» и «меня» – не рифма.

      В светлых глазах студента вспыхнула совершенно отчетливая злоба.

      – Позвольте вам заметить, что Пушкин давно умер, – еле сдерживаясь, проговорил он. – Поэзия с тех пор шагнула далеко вперед!

      – Может быть, и шагнула, – гнул свое упрямый Чигринский, – но «тебя» и «меня» все равно не рифма.

      – Так что же мне писать? – слегка растерявшись, молвил студент.

      – Не знаю. Вы же называете себя поэтом, а не я. И зачем у вас «безбрежный» и «бесконечный» в одной строке? Это синонимы, и одного слова тут вполне достаточно.

      Арапов открыл рот.

      – Сино…

      – Они означают одно и то же. Зачем два раза повторять?

      – Как – зачем? – изумился Арапов. – Но… затем, что… потому…

      Больше ничего вразумительного он вымолвить не смог.

      – И что это за беспечный ветер, который носит героиню? – добил его Чигринский. – Как он ее носит? Где? Она попала в ураган? Или героиня в данном случае – какой-нибудь обрывок бумаги, который действительно может унести ветром? Я, простите, совершенно не понимаю…

      В гостиной воцарилось молчание. Студент был бледен и, кривя рот, смотрел в угол. Наконец гость выпрямился и закрыл тетрадь.

      – Вам неинтересно то, что я пишу? – спросил он очень тихо.

      – Простите, Максим Трофимович, – отозвался Чигринский, почти угадав, – но нет.

      – У меня есть и другие стихи, – с надеждой прошептал студент.

      – Я в этом не сомневаюсь, – вежливо ответил композитор, – но они меня не заинтересуют. – Он подумал, что бы такое сказать, чтобы утешить совершенно раздавленного молодого человека, и добавил: – И потом, я больше не буду писать песен.

      – Почему? – удивился студент.

      – Так. – Чигринский сделал неопределенный жест. – Не хочется.

      Медленно, словно на ногах у него висели многофунтовые гири, Арапов стал подниматься с места. Но у него оставался еще один вопрос, который жег ему губы – и душу.

      – Вы считаете, что я… что у меня… словом, что я недостаточно хорошо пишу?

      – Я думаю, что вы славный молодой человек, – ответил композитор, которому теперь было немного неловко из-за того, что он так жестоко обошелся с иллюзиями своего посетителя. – В мире много замечательных