История другого города. Продолжение. Исаак Ландауэр

ом к заместителю командира части, продемонстрировал, не отпуская курок, неисправность. Бегло просмотрев на всякий случай прошедшую жизнь, любимый руководитель долго бил его автоматом – по каске: странное поведение для офицера, привыкшего позволять себе все. Из целей наиболее гуманных – не давать четырехглазому оружие более ни под каким предлогом, устроил того к себе писарем; как водится, не прогадал. Парень оказался образованным, если не сказать эрудированным – если полковник вообще забивал себе голову дефинициями. В обмен на личное пространство за пределами казармы, дело пошло оперативно и четко: свобода внутри воинской части стоит усилий. Особливо, если накануне доходчивые сослуживцы прозвали от души «Саломеей» – так никто же не против.

      Уют отдельного помещения – начальство редко заглядывает туда, где все сделают как надо и без него, охранная грамота на весь срок службы – начальство едва ли прощает надругательство над тем, кого полагает удобным дармовым инструментом, покой и возможность наблюдать – начальство более всего любит, когда не лезут в его дела. Можно писать длинные проникновенные письма маме – чудесной женщине, удачно сочетавшей святую водицу с готовностью отправить на заклание всякого, кто.. что.. да мало ли какое случается у нее настроение.

      Мир ему, конечно, задолжал. За слабое здоровье, вечное невезение и, в целом, что называется, по умолчанию – почему нет. Потребности редко совпадали с возможностями, и счет нарастал – в арифметической прогрессии с момента осознания половой зрелости. Тихий и скрытный, он аккуратно записывал в множившиеся тетради список несостоявшихся желаний дабы при случае эффектно предъявить доступной ипостаси провидения. В тот день, однако, творчество не сложилось: за армию имелось уже несколько абзацев, но должность писаря среди кошмара казарменного бытия обязывала повременить.

      Впрочем, имелось и универсальное несогласие, сформулированное в виде единственного рисунка с доходчивой надписью «хочу еб.., вот». Восклицательный знак эффектно дополнял замысел: претензия основательная уже своей универсальностью. Хороших и разных, красивых и распрекрасных много едва ли случается – фантазии девственного подростка рисовали порой целые гаремы, где хотелось испробовать все и сразу, едва ли представляя, что делать в наступившем потом. Как назло и сны не задались: путешествовать бы в ночи среди доступных наслаждений, так нет же, все какая-то бесплотная беготня снилась, да редкие вкрапления женского общества; до дела, правда, ни разу не дошло. Плохо представляя механику чудесного процесса, оставалось надеяться на первый и окончательный полезный опыт – дальше можно видеть.

      В пользу текущей «надлежащности» – следовало оперативно озаглавить динамику: не имеющее название едва ли существовало в его сознании. В ту самую пользу говорило и наличие единственного, но верного приятеля, чья искренняя симпатия объяснялась не приходящим сходством характеров и устремлений, но совершенно конкретной привязанностью по имени нарды. Старший по должности, званию, выслуге и положению, «дедушка Азамат» поневоле учил его таинству рук, да так успешно, что теория вероятности вежливо сторонилась тех ночных бдений за нервным шепотом «три-четыре, шесть-пять». Видя столь похвальное чувство ритма, сумрачный знакомец прозвал его заново «Салам», и действительность разом изменилась: в авторе отчаянно сочетались несколько личностей от подчеркнуто вежливого собеседника до кровожадного психопата; страждущих испытать последнее не находилось. «Человеку не нужна сила, ему требуется лишь готовность на все», – записывал на полях, тут же сомневаясь по поводу лишь. Себе лично героических качеств не желал: быть любимым всяко лучше. Но любви не прослеживалось.

      Не то, чтобы он представлял себе значения слова, но, догадываясь о физиологических первопричинах, видел в ней воплощение величайшего инструмента: взаимодействия, восприятия, восторга и далее до манипуляции включительно. Так отчего-то хотелось, и едва ли существовало иначе. Армейские будни – без них всякий день будни, скромное ожидание ожидания. Непосредственно момент цели, временами, обесценивает и хорошую пристрелку – цвет хаки упорно залезал ему в самые мысли; ограничение свободы под знаком отечества. Их не зная, он, по причинам чересчур ясным, узнать не спешил: жить иллюзией подчас лучше, чем жить.

      – На подпись, – Пал-Палыч едва ли в настроении после вчерашнего, – Наведи уже порядок.

      – В мыслях? – не к месту вспомнит референт.

      – На столе заодно. Я по делам, – дисциплинированный солдат подчеркнуто вскочил, расплескав от усердия чашку отвратного растворимого кофе, – Документ побереги, – посетовал напоследок ответственный руководитель и, следуя логике действия, удалился.

      Наш призадумался. Рука потянулась к сигаретам, вечным спутникам дисциплинированных солдат; вечным сидельцам патриотизма. Кровь всегда липкая – большего тут не ищут, сублимируя доступный синдром: кто и зачем, но тот, что с автоматом – он с автоматом. Личность в нем вырождается в надежную потребность разрешать посильно чужие судьбы. Уважительно и просто – и не поспоришь. Хороший улов дня там – собственно день.

      В казарме без жутковато опасной романтики, но и без опечаток на тему самокопания. В казарму зашел Замат –