Отряд зародышей. Андрей Быков

был тот самый бастард, о котором упоминал капрал Горши.

      – А ты, правда, в цирке борцом выступал? – поинтересовался я, осматривая содержимое его мешка.

      – Нет, – мотнул он головой, – я только брал у цирковых борцов уроки борьбы. Мне по статусу невозможно в цирке выступать.

      – Ещё один «со статусом» – хмыкнул я, – это по какому такому статусу?

      – Я сын маркиза Казура.

      – Внебрачный! – послышался насмешливый голос Дворянчика, – бастард! Мамка-посудомойка нагуляла!

      Громаш дёрнулся, как от удара плетью, но, остановленный моим взглядом, смолчал. Лишь бросил короткий, как удар кинжала, взгляд в сторону обидчика.

      Понятно… Болезненная тема для парня. Как бы он под это дело дров не наломал. Я решил несколько смягчить ситуацию:

      – Ну, вот что. Мне всё равно, кто там у тебя отец с матерью, и кем ты являешься. От тебя мне только одно нужно: хорошая служба. А прозвище твоё будет – Циркач. До тех пор, пока не вернёшь себе своё имя. Понял?

      Похоже, до него уже дошло, что спорить смысла не имело…

      – Понял, – а сам глаза отводит.

      Не нравится. Это хорошо. Значит, будет изо всех сил жилы рвать, чтоб только имя своё вернуть.

      Строй замыкал тот самый бывший вор, на которого капрал советовал обратить особое внимание. Остановившись перед ним, я медленно, сверху вниз, осмотрел солдата и лежащие на плаще у его ног вещи. Потом перевёл взгляд на понуро стоящую лошадь. Всё это время вор стоял вольно, время от времени бросая в рот земляные орешки и сплёвывая шелуху на землю.

      – Собери всё, – голос у меня задушевный, никакой грозы не предвещающий. Я уже знаю, как воздействовать на него. Я знаю, чего он боится! А это – главное.

      – Что собрать? – не понял тот.

      – Шелуху всю с плаца собери. Это полковой плац, а не мусорка.

      – Я чё, шнырь какой-то, што ли? Уборку тут наводить… Кому надо, пусть убирает.

      – Слышь, ты, белочка с орешками… Я ведь с тобой спорить не буду. Уж кто-кто, а ты-то мне точно в отряде не нужен. Я сейчас, после осмотра, просто пойду в штаб, напишу рапорт о твоей полной непригодности к службе и подам его на подпись майору. И ты вылетишь из полка к чёртовой матери! Прямо в лапы к судейским. А ну, живо всё собрал!

      – Ладно, чё орать-то? Прокурором сразу грозится… Счас уберу, – сконфуженный вор присел на корточки, быстро подбирая с земли ореховую шелуху и ссыпая её в какую-то тряпицу.

      – Встать! – я уже рычу. Более того! Я – в бешенстве!

      – Ты, задрыга, – я нависаю всей своей массой над суетливо подскочившим солдатом, – забудь свои воровские замашки! Не на «малине»! Я тебе здесь и мать, и отец, и прокурор. И сам Господь Бог! Только слово у меня вякни, – я внезапно меняю тон и перехожу на тихий свистящий шёпот, – и будешь первым из всей этой кучки задохликов, кто у меня сдохнет под армейской лямкой. Всё понял?

      Вор судорожно сглотнул, мигнул, и дёрнул подбородком вниз, как бы говоря: «конечно-конечно, я всё понял! Не извольте сомневаться»

      – А прозвище твоё будет – Грызун. Чтоб ты всегда