Девятный Спас. Анатолий Брусникин

с летающими по небу ангелами; два царских величества в виде чудесных отроков и меж ними, где ранее наверняка стояла правительница Софья, двуглавый орел, неизрядно намалеванный и похожий на щипаного петуха.

      По обе стороны от галареи виднелись дубовые двери, прикрытые. Туда, пусть и хотелось, Алешка соваться не посмел.

      Поднялся еще на жилье вверх. Тут потолок был пониже, парсун никаких и, вообще, проще. В обе стороны тож галарейки, и в них двери, а боле ничего. Лешка собрался обратно спускаться, вдруг пригляделся – чьи это там ноги торчат? Любопытно.

      А это в глубине, у приоткрытой двери, на полу дрых давешний гайдук, что пьяного запорожца провожал. Привалился к стене, ножищи расставил и, знай, сопит. Из комнаты тоже доносился сап-храп, еще того мощней. Лешка заглянул – кровать, на ней раскинулся полковник пузом кверху. Ох, славно выводит! Хррррр-фьюууу, хрррр-фьюууую.

      В головах у Галухи висела кривая сабля в ножнах, сплошь покрытых драгоценными каменьями. На нее Алеша больше всего засмотрелся. Никогда не видал такой красоты! Про казаков известно, что все они храбрые воины, защищают Русь от крымчаков, от ногаев и прочих поганых. А уж если человек – казачий полковник, то, верно, среди всех удальцов – самый первый. То-то, поди, саблей этой голов басурманских настругал!

      Школяр уважительно поглядел на спящего. Только тот, оказывается, и не думал спать. Храпеть храпел, но глаза были открыты. Верней, один открыт, а второй вовсю Алешке подмигивал. Поднялась ручища, поманила перстом. Потом приложилась к устам: тихо, мол.

      Это он меня зовет, хочет, чтоб я подошел и гайдука не разбудил, сообразил Лешка. Чего это?

      Приподнялся на цыпочки, приблизился. От Галухи здорово несло хмельным, но глаза были не пьяные, вострые.

      – Хлопче, ты такую штуку видал? – прошептал запорожец в перерыве между всхрапами.

      В пальцах у него блеснула золотая монета.

      – Дукат. Хошь, твой буде?

      Полковник явно ждал, что «хлопче» кивнет. Алешка кивнул. Дукат – вещь хорошая, столько стрелец или рейтар жалованья за целый месяц выслуживает, – но что дальше будет?

      Оказалось, ничего особенного.

      Из-за пазухи полковник вынул сложенный клочок бумаги.

      – Цедулю эту сховай, чтоб никто ни-ни. Поди за ворота. Зобачишь шинок, кружало по-вашему – этак вот, наискось. – Он показал, в какую сторону наискось. – Там козаки сидят, двое. Увидишь. Им отдай. Возвернешься, слово от них мне передашь, и дукат твой.

      Проговорил он это не враз, а не забывая храпеть и высвистывать. Чудно́ это показалось Алешке.

      – Чего своего-то не пошлешь? – тоже шепотом спросил он. – Дрыхнет, рожа от безделья опухла.

      Галуха смотрел с прищуром. Прикидывал, что можно сказать, чего нельзя. Но, видно, понял, что от бойкого постреленка ерундой не отбрешешься.

      – Не мой он. Старый бес следить приставил. Ни на шаг от меня не отходит. А на улицу мне выйти невмочно. Я тут у хетьмана, як мидвидь в клетке.

      Лешка вспомнил, как гайдук с Мазепой переглядывался. Подумал: эка вон как оно тут у вас, хохлов, не просто.

      – Как вернусь, саблю потрогать дашь? –