Темный набег. Руслан Мельников

слов – нет. Их смысл – да.

      Уста Эржебетт дрогнули. Девушка улыбнулась – самыми уголками рта. Всхлипнула. Да, снова плачет…

      Сдвинулась с места. Не отводя от Всеволода молящих глаз, поползла к нему на четвереньках. Плакала и ползла. Обползала одни свечи, валила другие.

      Волкодлак преодолел бы это расстояние в один прыжок. В полпрыжка. А она все ползла. Как рабыня к ложу господина. Как собака к сапогу хозяина.

      Эржебетт тронула его ноги.

      Придвинулась. Ближе.

      Еще ближе.

      – А-а-а? – все с той же мольбой в голосе.

      Молит о защите, покровительстве и благосклонности? Ох, до чего же жутко ей сейчас! До чего же сильно должна пугать ночь бедняжку, пережившую встречу с волкодлаком и чудом спасшуюся от упыринного воинства.

      – Ты в безопасности, Эржебетт, – уверял Всеволод.

      Если не вздумаешь обращаться в нечисть…

      – Самое страшное – позади, – говорил он ей.

      Если уже ушел в небытие послезакатный час.

      – И все будет хорошо, – обещал Всеволод.

      Если они доживут до утра. Оба, а не один из двоих.

      – Все скоро кончится, – пророчестовавал он.

      Так кончится или иначе. Но – должно закончиться.

      И – скорей бы!

      А еще…

      «Красива! До чего же она все-таки красива!» – опять не отпускала его такая навязчивая и такая неуместная в сложившихся обстоятельствах мысль. Или наоборот – вполне естественная мысль?

      «И ведь не просто красива – а красива особой, пробуждающей дикую страсть, манящей, влекущей… жуть, как влекущей красотой».

      Хотелось поступить с ней так, как испокон веков поступает мужчина с женщиной. Как господин с наложницей.

      А Эржебетт всхлипывала и жалась к Всеволоду. Искала защиты, опоры, спасения. И дрожала, дрожала. От ужаса? Или… или уже нет?

      – А-а-а?

      – Ну, что с тобой, милая?!

      Всеволод приобнял ее. Не отпуская мечей.

      Странные то были объятия. С этими дурацкими мечами Всеволод чувствовал себя сейчас до крайней степени глупо и неловко. Зачем он вообще их вытащил, эти серебрёные клинки? Зачем до сих пор держал перед собой и ею? Между собой и ею?

      Эржебетт будто и не замечала обнаженного оружия. Она прижималась к нему, дрожала. Сильнее…

      Успокоить! Как ее успокоить?

      А как успокоить себя? Свою плоть? Которая жаждет только одного – греховного и бесчестного по отношению к этой слабой беззащитной девчонке.

      Бьющееся в руках тело, хлюпающий нос, уткнувшийся в серебренную пластину наплечника.

      – Все хорошо, Эржебетт, слышишь? – бормотал Всеволод. – Все хо-ро-шо.

      Что можно сказать еще, он не знал.

      Эржебетт кивала. Она улыбалась ему. Счастливой и в то же время такой жалкой улыбкой. Снизу вверх на Всеволода смотрели глаза, полные слез и благодарности. Тонкие девичьи руки отводили сталь обнаженных клинков. Она уже поняла или почувствовала, что мечи с серебряной насечкой ей больше не угрожают. Однако Эржебетт не отпускала Всеволода, не отползала.