Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали. Николай Петраков

не зная Лермонтова как начинающего поэта, наверняка был наслышан об эпатажных «шалостях» молодого гусара из Царского Села. Все было близко, все жили тесно.

      Между прочим, Пушкин обожал мистификации. Летом 1836 г. Соболевский рассказал Пушкину правду о талантливой мистификации Проспера Мериме, опубликовавшем «Песни западных славян». Пушкин искренне считал, что имеет дело с фольклорными записями. Соболевский вынужден был специально связаться с Мериме, которого хорошо знал; и лишь ответное письмо французского писателя окончательно убедило Пушкина, что речь идет о тонкой подделке. Он был в восторге от того, что Мериме сумел ввести в заблуждение не только его, но и Адама Мицкевича. Подделка оказалась высшего качества. В январе 1837 г. (!) Пушкин сам создает фальсифицированную литературную миниатюру на тему мнимого вызова на дуэль Вольтера несуществующим потомком Жанны Д'Арк («Последний из свойственников Иоанны Д'Арк»). Так что можно констатировать, что Пушкин живо интересовался разного рода мистификациями, и они не чужды были ему самому.

      Теперь обратимся к анонимному пасквилю. Попробуем психологически проанализировать его оскорбительность для Пушкина. Практически все, кто хоть раз ознакомились с текстом анонимного письма, согласны, что в нем содержится намек на интимную связь жены Пушкина с императором. Вопрос: кто мог посметь пойти на такой афронт с самодержцем всея Руси и во имя чего? Риск огромен, учитывая давно налаженную Бенкендорфом систему спецслужб и органическую склонность верноподданных к доносительству. Цель при этом достаточно туманна. Ведь поэт уже не первый год живет в паутине слухов и сплетен, о которых ему уже давно и хорошо известно. Все видят, что он обречен на долгую и мучительную пытку. Зачем же интриганам ускорять события? Вопрос второй: кто мог считать связь Н.Н. с царем позорной? Недруги поэта из высшего света никак не могли. Подложить собственную жену в постель к императору было для них почетным делом. В этом отношении весьма интересно свидетельство К. К. Данзаса: «Замечательно, что почти все те из светских дам, которые были на стороне Геккерна и Дантеса, не отличались блистательною репутациею и не могли служить примером нравственности».

      Итак, вполне очевидно, что авторами анонимного письма не могли быть люди высшего света или приближенные к нему. Даже чувство зависти или ненависти к Пушкину ни при каких условиях не могло перевесить ощущение страха перед возможным разоблачением автора намека на шашни императора. Разницу между молвой (устной сплетней) и документом (пусть даже анонимным) отлично понимают российские царедворцы и в XXI в.; что ж тут говорить о первой половине XIX в. Автору анонимного письма была чужда психология придворного вельможи. Он, несомненно, был вольнодумцем в том смысле, что исповедовал свободу и приоритет прав дворянина перед абсолютной и безграничной властью монарха. Это был человек, которому были близки взгляды декабристов (боровшихся, между прочим, не за свободу крестьян,