Реквием машине времени. Василий Головачев

искрами в глазах предположила Тая.

      Иван сделал вид, что не заметил в ее словах иронии.

      – Где же у них нижний этаж? Вдруг здание уходит под землю?

      – Я тоже об этом подумала.

      – Но если судить по той высоте, на какой находится мертвый наш этаж, то здесь явно не хватает кнопок: их должно быть не меньше сотни, а тут всего десяток.

      – Может, высота этажей не везде одинакова.

      – Все равно, что-то тут не так, – Иван оглянулся. – Рискнем?

      Тая не опустила взгляда. «Что нам остается?» – понял ее Иван.

      – Заходи, цепляйся за меня.

      Они стали в центре кабины, Тая обняла Кострова сзади, и он тронул самое нижнее окошечко. Раздался двутональный гудок, заставивший их вздрогнуть, но кабина осталась на месте.

      – Так. Наверное, на нижний этаж лифт не идет. Попробуем на второй снизу.

      Снова резкий сигнал, и никакой реакции лифта.

      – Может быть, механизм испортился? – робко предположила Тая. – Видишь, и дверь рассыпалась…

      Иван хмыкнул.

      – Может быть… может быть, это и не лифт вовсе.

      Над рядом окошечек он увидел буквы ТФ и ряд цифр – 2301, подумал, что уже где-то видел эти цифры, причем недавно. Где именно?.. Вспомнил, поднял стержень в руке и прочитал на торце буквы и цифры: «МК-2301». М-да, если бы к этим цифрам и буквам были еще и поясняющие надписи…

      Иван нажал ближайшее к светящемуся окошечко, и в тот же миг на них обрушилась тяжесть, едва не свалившая с ног. Тяжесть быстро прошла, наступила невесомость, отчего Таю затошнило, она вскрикнула, уцепилась за Ивана, напрягшегося как при падении. Но и невесомость прошла быстро, сладко ныли мышцы тела, голова казалась пустой и звонкой, потрескивало в ушах, во рту появился сладкий привкус.

      Окошечко, на которое давил Иван, светилось, и на нем были нарисованы другие знаки: контур человеческой ладони, а под ней дефис и цифры «10 000».

      Примечания

      1

      «Карфаген должен быть разрушен» – слова римского патриция Катона-младшего, которыми он обычно заканчивал свои речи в Сенате (лат.).