Павел Первый. Николай Энгельгардт

стрекозы, лилии, розаны, леденчики, пастила, тряпки, башмаки, бантики!

      – А от меня? – спросила другая смуглянка с огненными глазами.

      – Яд, ревность, кинжалы, змеи, драконы, черные маски, червонцы!

      – А от меня, Иванушка? – спросила полная, высокая девица.

      – Варенье, соленье, печенье, пряженье, четырнадцать котят!

      – Ну, Иван, теперь и мне скажи, что от меня родится? – сказал, наконец, и государь.

      Все с интересом ожидали ответа шута. А он сморщился, подперши одной рукой голову, а другой растирая под ложечкой.

      – Ой! Ой! Живот болит! – взвыл, наконец, шут.

      – Говори! Говори, брат! – требовал император. – Назвался груздем – полезай в кузов.

      Шут повесил на сторону голову и плачевным тоном забормотал:

      – От тебя, государь, родятся: чины, кресты, ленты, вотчины, сибирки, палки, каторги, кнуты!

      Услышав такой дерзкий ответ государю, придворные помертвели от ужаса, ожидая грозы, в то же время одни радуясь, другие горюя, что вызвал ее именно шут временщика Лопухина и его дочери. И гроза уже приближалась. Император стал пыхтеть, отдуваться, откидывать голову назад, лицо его потемнело и перекосилось судорогой… Еще мгновение и страшный припадок слепого гнева уничтожил бы смелого шута да и тех, может быть, кто подвернулся бы при этом. Но, к счастью, четырнадцатилетняя прелестная Дашенька Бенкендорф и несколько других монастырок подошли к государю и с низким реверансом просили его пожаловать на луг, посмотреть игру в горелки. Мгновенно настроение императора изменилось. Он расцвел улыбкой и, предложив руку Дашеньке, пошел на обширный луг, где уже игра была в полном разгаре и монастырки, со звонкими криками и смехом, неслись, словно античные нимфы, ловя друг друга.

      Император пожелал принять участие в игре с некоторыми особами. По жребию гореть пришлось фельдмаршалу Суворову. В паре за ним стали Понятовский и принц Конде. Далее стал государь и Дашенька Бенкендорф[1]. В третьей паре были граф Ливен и поэт Державин. Становясь в пару, Державин с улыбкой прочитал начало одной из своих од:

      На скользком ипподроме света

      Все люди – бегатели суть.

      По данному знаку, Понятовский и Конде побежали, настигаемые Суворовым.

      – Тот, кто взял Варшаву, неужели не пленит польского короля! – сказал император.

      Но Понятовского нечего было и ловить. С изрядным брюшком, с подагрой в ногах, он семенил, виляя из стороны в сторону и испуская легкие вскрики: «Ах! Ах!»

      Суворов с самыми потешными ужимками стал гоняться за ним, подражая жестам старой птичницы, ловящей квохчущую курицу. Он делал вид, что не может поймать Августа. Сцена была так комична, что общий смех распространился на лугу. Игра в других горелках остановилась. Все смотрели на покорителя Варшавы, Суворова, ловящего последнего развенчанного польского короля. Принц Конде остановился и тоже с улыбкой наблюдал суету. Вдруг фельдмаршал, как барс, сделал огромный, достойный лучшего гимнаста прыжок в сторону принца Конде. Увертливый француз успел,

1

B своих записках Д.X. Ливен рассказывает, что Павел I «нередко наезжал» в Смольный; «его забавляли игрою маленьких девочек, и он охотно сам даже принимал в них участие». Ливен вспоминает, что играла в жмурки с императором, Понятовским, Конде и Суворовым. Допустимо, что играли и в горелки. (Примеч. автора.)