Натюрморт с серебряной вазой. Наталья Солнцева

зазорным обсуждать женщин и деликатно повернул разговор в деловое русло, показав на акваланги, ласты и гидрокостюмы:

      – Ну что, готово? Время идет. Погружаться надо до полудня, пока видимость хорошая. Потом уже не то.

      Стас мечтательно произнес:

      – Я ночной дайв люблю! Плывешь вдоль рифа, светишь фонарем… а из темноты смотрит кто-то. Ты на нее, она на тебя…

      – Морская дева, что ли? Русалка?

      – Сам ты русалка. Рыба! Здесь гротов полно, пещер подводных и живности…

      Глава 3

      Лавров ворочался в постели до рассвета. Сна ни в одном глазу. Обгоревшие плечи и шея саднили, из головы не шли слова Глории о слепом мальчишке. Откуда она узнала? Придумала на ходу? Впрочем, он уже не раз убеждался в ее правоте. Глория зря не скажет. У нее – дар!

      Лермонтов… «Журнал Печорина». Лавров напрягся, припоминая школьную программу. Читал или не читал? Скорее всего, пробежал глазами – наспех, торопясь на футбольное поле или в секцию самбо. Литература – для девчонок, а настоящий мужчина должен уметь постоять за себя. Ему не за книжками сидеть надо, а мускулы накачивать.

      В комнате гудел кондиционер, пахло чужим жилищем. Каждый дом имеет свой запах и свои звуки. За окном глухо шумело море.

      Когда стало нетерпеж лежать, прислушиваясь к ночным шорохам, Лавров поднялся и босиком отправился в кухню. Там он оставил «Пантенол», которым лечил обожженную солнцем кожу. Побрызгал на больные места белой пеной, осторожно растер пальцами и подождал, пока впитается. Жжение утихло.

      В кухне кондиционера не было, и Лавров распахнул оконные створки, впуская шепот прибоя и шелест сада. В траве пели цикады. Сладкий южный воздух щекотал ноздри.

      Лавров дышал, думая о Глории. Она так и не подпустит его к себе? Будет держать на коротком поводке, дразнить… измучает, а потом обвинит в нерешительности. Мол, сам виноват. Не умеет пользоваться моментом. А как пользоваться, если хозяйка положения – она, а не он?

      Лавров сжал зубы до боли, до скрипа.

      Над морем стояла большая красная луна. В Москве ему такой луны видеть не приходилось. Звезды померкли рядом с ней, потерялись. Этот красноватый лунный свет растравлял сердце, смущал душу.

      Вдруг во дворе захрустел гравий, у забора мелькнул чей-то силуэт. Роман напрягся. Он легко, бесшумно перемахнул через подоконник и попал в объятия теплой июльской ночи. Огляделся. Никого…

      Лавров замер, отступив в тень раскидистой смоковницы. Так прошло минуты две-три. Вдруг раздался треск сухой ветки. Крак!.. Послышалось, как кто-то сопит и будто бы лезет вверх по дереву. То, чего наблюдатель не видел, услужливо дорисовывало его воображение.

      Затаив дыхание, Роман двинулся на звуки. Воображение его не подвело: по корявому стволу старой яблони карабкалась облитая лунным сиянием маленькая фигурка. Яблоня росла у самого забора, и таким путем можно было без труда как проникнуть во двор, так и выбраться на улицу.

      «Карлик! – похолодел Лавров. – Проклятый Агафон![2] Вернее, его призрак. Неужели он явился сюда за Глорией? Она оставила его одного, впервые со времени покупки дома в Черном

2

Подробнее читайте об этом в предыдущих романах Натальи Солнцевой из серии «Глория и другие».